Он небрежно так спросил, как, бывает, говорят: «Вам с сахаром?»

– Нет, – ответила я. – Он заслуживал хорошего тумака по башке, но смерти не заслуживал. Мне не надо было его убивать.

Тут врезалась какая-то безумная и что-то сказала, я полагаю, по-португальски. Трубка замолчала.

Голос за моей спиной спросил:

– Кого это вы убили?

То был Кир, он жевал свернутый в трубку номер «Прайвит ай». Дожидаясь моего ответа, он проглотил карикатуру. В конце концов я выдавила:

– Знаете, вы очень больны.

– Но с ума не сошел, – ответил он. – Не то что они.

Он повернулся и стал медленно подниматься к себе. Я положила трубку, пошла наверх и постучала Киру в дверь. Он открыл сразу же.

– Я знал, что это вы.

– Можно войти?

– Нет. Сюда никто никогда не входит.

Под ногами по голым доскам носились серые перья.

– У вас порвалась подушка? – спросила я, показывая на усыпанный перьями пол.

– Да нет, глупышка, это голубиные перья, – ответил он. – Удивительно, как это вы сразу их не узнали. На севере ведь все держат голубей, разве нет?

– Нет. Так можно мне войти?

– Нет.

– И вы не выйдете?

– Нет. Незачем. Да еще когда у меня есть что курить.

Он закрыл дверь. Одно перышко вылетело из комнаты и опустилось на ступеньку. По дороге вниз я подняла его. На кончике виднелась капля крови.

Я просунула голову в дверь гостиной. Мои хозяева сидели на тахте в форме устричной раковины. Они были поглощены беседой между белыми и чернокожими кокни, которая шла на телеэкране. Я крикнула:

– Пойду приму ванну!

Уиллоуби Д’Арби вскинул руку в гитлеровском приветствии, подтверждая, что слышал меня, и я удалилась. На двери ванной не было запора, но я приперла ее корзиной в восточном стиле, как из пещеры Али-Бабы, и пачкой книг.

Ванну и раковину я вычистила еще днем и промыла вонючий унитаз тремя бутылями хлорного раствора. Но что я могла поделать с драной кокосовой циновкой, коловшей мне ноги, или с напоминавшими географическую карту разводами плесени на стенах? Из горячего крана сонно сочилась вода, в трубах оглушительно грохотало. Я в жизни не бывала в более необычном доме. Почти все не работало, а если и работало, то лишь со второго раза, в сопровождении либо шума, либо дыма, либо легких ударов электричества. В этом доме даже на то, чтобы включить свет, требовалась смелость.

Я оглянулась в поисках мыла. На дне банки из-под джема нашла пять слипшихся обмылков. Прошло десять минут, а в ванне было всего несколько дюймов воды, но ждать я не могла. Я сняла грязную одежду и залезла в ванну.

Дома у меня уютная ванная, вся светло-зеленая, цвета авокадо, ее прекрасно оттеняют коричневые и бежевые полотенца. Недавно Дерек ловко смастерил полочку над раковиной. Он лобзиком выпилил нам всем удобные подставки для зубных щеток… У каждой прорези имя владельца: МАМА, ПАПА, ДЖОН, МЭРИ. Я заметила Дереку, что меня зовут не «мама», но он имя «Ковентри» терпеть не может и не желает его произносить. Он зовет меня «мама» с тех пор, как семнадцать лет назад родился Джон. Однажды Дерек сказал: «На работе из-за твоего имени надо мной все потешаются».

Но я-то знаю, что не имя мое вызывает среди его сослуживцев бурное веселье, а сам Дерек. Знаменитейший по занудству его монолог называется «Как идеально сварить яйцо». Рассказ, который при всем желании занимает не более четырех минут, в устах Дерека превратился в эпопею, а ныне стал легендой и мифом. Все, кто тогда оказался на фабрике поблизости от него, до сих пор вспоминают день, когда Дерек прочел свою лекцию о варке яйца. Она оставила в их умах такой же след, как сцена убийства Дж. Р. в очередной серии телефильма «Даллас». Кто-то из его сослуживцев, уходя после Дерековой лекции домой, вроде бы сказал: «Если этот чертов Дерек завтра снова откроет варежку, я разобью скорлупу на его башке, насыплю в углубление соли – и так далее».

Надо отдать Дереку должное, работа у него такая, что популярности не прибавляет. Он инспектор-ревизор на обувной фабрике «Хопкрофт шуз лимитед». Он обязан следить, как идут дела в различных цехах, и, прицепившись к мастеру, добиваться ускоренного выполнения определенного заказа. К работе относится очень серьезно, может не спать от беспокойства, если двадцать пар сапожек «казачок» все еще болтаются в отделочном в ожидании пряжек, в то время как они еще два дня назад должны были поступить в кооперативный магазин.

Мы, бывало, неизменно ходили на ежегодные Обед и Бал, которые давала фирма «Хопкрофт», но нас никогда не сажали за большие шумные столы, где люди явно веселились вовсю. Вместо этого нас устраивали за столиком на четверых с каким-нибудь дряхлым пенсионером и его женой. В прошлом году Дерек проговорил без остановки весь обед, на котором подавали индейку. Он избрал своей темой беременность у черепах. Престарелая чета внимала, не постигая ни слова, как, впрочем, и я.

На работе его прозвали Зануда Дерек. Я знаю это потому, что, когда после обеда наступило время танцев и сотрудники Дерека захмелели от выпивки и от обстановки, раздались крики: «Прочь с дороги, Зануда Дерек идет». Перед нами расступились так, будто должно было проследовать стадо овец. В таких случаях мне становилось жаль Дерека и хотелось его защитить. Я почти что заново влюбилась в него и во время танца поцеловала его в шею. Когда в конце вечера выпустили воздушные шары, я нырнула в толпу, схватила самый большой, какой только удалось достать, и преподнесла его Дереку. Как мать, ублажающая ребенка, с которым никто не хочет играть.

После ежегодного Обеда и Бала мы всегда занимались любовью. Дерек без конца при этом болтал, спрашивал меня про разных мужчин, которые тоже там были. Он все представлял себе, как м-р Сибсон, управляющий (весом в двадцать три стоуна[18]), и я совокупляемся прямо на бальном полу, а его сотрудники отплясывают вокруг.

Я вышла замуж за Дерека, потому что была в него влюблена. Мне было восемнадцать.

Летиция Уиллоуби Д’Арби резко толкнула дверь ванной комнаты и полетела через корзину и книги на пол, под ее рукой заскрипела проплесневелая фланелька для лица. Она с трудом поднялась на ноги. Я сидела в ванне и красила волосы в темно-каштановый цвет; тюбик с краской входил в комплект «Сделай сам», который я купила днем в скобяной лавке. Хлопья краски летели с головы на мое тело и в воду, алые, как кровь. Летиция открыла рот и заверещала:

– Ради бога, Джерард, иди немедленно сюда! Новая прислуга зарезалась!

После чего она рванулась к артерии у меня на шее и со всей силы надавила на нее своими крупными широкими пальцами.