Бурсевич от обиды даже покраснел.

— Лысенко, ты такой умный, что аж противно! Хочется тебе это дело раскрутить? Раскручивай! В свободное от работы время.

— Боря, — совершенно трезвым голосом спросил капитана милиции Бориса Васильевича Бурсевича капитан милиции Игорь Анатольевич Лысенко. — Боря, ты веришь, что нам лишнего на свою задницу не надо? Черная магия, блин! Зараза какая-то голову всем морочит. И тебе в том числе. Ты нам поможешь? В свободное, так сказать, от работы время? Ты же на труп выезжал?

— Ну я, — вздохнул Бурсевич. — Вечно я с тобой, Лысенко, влипну в какую-нибудь историю…

* * *

— Кать, ты в черную магию веришь? — Саша Бухин откусил пирожок с мясом, отхлебнул солидный глоток чая с сахаром и блаженно откинулся на спинку стула. Хорошо, тепло. Чай крепкий, пирожок вкусный. Опера, как и волка, ноги кормят. Вот он с самого утра и бегал. А на улице сегодня как-то особенно мерзко — сыро, холодно, ветрено.

— Насчет черной магии я тебе, Саня, так скажу, — ответил Лысенко, зашедший на общее чаепитие. — Веришь, не веришь, а что-то такое есть. Вот у меня лично бабка двоюродная была. Так она этой самой магией, не знаю, черной там или белой, прямо людей спасала. Я в детстве заикался ужасно, просто двух слов связать не мог. Не верите? Это я теперь такой…

— Златоуст, — подсказал Банников.

— Что есть, то есть. Так вот. Несколько лет меня по больницам таскали. Даже в Киев возили, к какому-то там профессору. А уж в городе всех врачей обошли — и платных, и бесплатных. Уже в школу записывать, а тут такая беда. Прямо хоть в дефективную. А родители мои коммунисты были. Если бы они меня к ней повели, их бы, как пить дать, из партии поперли. Тогда с этим строго было. Борьба с церковной заразой и прочими пережитками. И я некрещеный был. Короче, взяла меня бабка моя родная, сестра этой самой знахарки, и рано утречком в церковь отвела. Окрестила. Тихонько, чтобы никто не знал. Попу сунула, чтобы никуда не записывал. Раньше, если кто окрестился, сразу сообщали в органы и по месту службы родителей. Церковь вроде и была отделена от государства, но как-то не совсем. Недорезали пуповину между церковью и народом, одним словом. Да, а родителям потом клизму вставляли семиведерную. И партийным, и беспартийным. Ну, — махнул рукой Лысенко, — если б даже и сообщили! С бабки деревенской какой спрос? Она сроду ни в какой партии не состояла. Значит, окрестила она меня, потому как лечат эти знахарки только крещеных. И отвела к своей сестре, значит, на Лысую гору.

— Это где ведьмы собираются?

— Бухин, ты что, на Лысой горе никогда не был? Вон, смотри, из окна видно! Короче, привела она меня, пошушукались они, и говорит мне баба Маруся: «Ты, внучок, ничего не бойся…» А чего мне бояться? Я и сейчас никаких чертей не боюсь. Привела меня в комнату какую-то. Уютная комнатка такая. Травки кругом висят пучками, пахнет хорошо. Огонечек под иконой светится. Положила она меня на пол, на большую черную подушку. Шептала, шептала что-то, ну я и заснул. Просыпаюсь, они чай сидят пьют. Потом моя бабка берет меня за руку и ведет домой. Дома меня тоже в сон потянуло, я и проспал до самого вечера. Как сейчас помню: вечером родители вернулись с работы, сели все ужинать — а я и не заикаюсь. Как стал говорить…

— И по сей день остановиться не можешь.

— Это точно, Коля. Не могу.

— Значит, все-таки что-то есть?

— Есть, Катерина, есть. Ну что, поедем квартирку смотреть, откуда Воронина выбросилась? Бурсевич ключи подвезет.

— Это дело к нам в отдел отдадут?

— Там видно будет, — хмуро сказал Банников.

— А мне с вами можно?

— А у тебя что, своих дел мало?

Катя сникла. Дел, конечно, было невпроворот.

— Ладно. Давай собирайся, поедешь с нами. Один глаз хорошо, как говорил Кутузов…

— Извините, но я тоже с вами.

— Катька пусть опыта набирается. А ты… Ладно, Бухин. Поехали колхозом.

* * *

— Ты смотри, какая хата! Интерьерчик… Квартирка эта собственная ее была или съемная?

— Собственная.

— Понятно. А родственники, Боря, у нее есть, не знаешь?

— Мать одна. В Новой Водолаге живет. Спившаяся алкоголичка. Даже за телом не приехала.

— Хороший подарочек будет матери. Ну что, нашли что-нибудь?

— Пепельница, Игорь Анатольич. — Эксперт кивнул на массивную пепельницу литого стекла.

— Тяжелый тупой предмет?

— Точно. Тщательно протерта. Приложим к нашему трупику. А на остальных предметах по квартире полно пальцевых отпечатков покойной. Свежие и давние.

— А посторонние?

— Почти не попадаются.

— Саша, записку ее дай еще раз посмотреть.

— На, Кать, читай. — Бухин подал ксерокопию записки.

«Мне все надоело. Извини, я ухожу. Я устала. У меня больше нет сил вести подобный образ жизни. Прости. Твоя А.»

— К кому она обращается? Мне кажется, обращение здесь к конкретному человеку, который должен часто у нее бывать или даже жить с ней, раз она рассчитывала, что он найдет записку.

— Записочку смотрите? — Лысенко неслышно подошел сзади.

— Игорь Анатольич, листок явно из блокнота. — Бухин ткнул пальцем в ксерокопию. — Формат блокнотный. Поискать бы надо этот блокнотик. Кажется мне, что сверху оборвано обращение. Вот, смотрите. Ну, и Катька, конечно, права. Записки как пишут? Такому-то. А тут просто так, но обращение само собой напрашивается.

— Да, когда от блокнота отрывают, то такие штучки на листе остаются, а тут явно перегнули и оторвали, — заметила Катя. — Кто оторвал?

— Кто шляпку спер, тот и тетку пришил. Молодцы. Глазастые, — одобрил капитан. — Записку, сдается мне, кто надо уже прочитал. Имя свое оторвал, а записочку нам оставил. Чтобы не сомневались. И еще: тело почти сразу после падения обнаружили, ведь так? А записка уже была в таком виде. То есть тот, кто край оторвал, либо пришел непосредственно после того, как она упала, либо, что вероятнее всего, находился здесь же, в квартире. И, судя по всему, этот человек нашу красотку с балкона и выбросил. Блокнотик мы поищем, это ты, Саня, правильно говоришь. Если она прямо на блокноте писала, то там должен быть отпечаток текста. Давайте, давайте, еще думайте. Ищите.

Катя с интересом оглядывалась по сторонам. Квартира была отделана с большим вкусом. Обои, шторы, гардины — все было выдержано в одной гамме: черное, охристо-желтое и белое, с небольшими вкраплениями золотого. Мебель — деревянный массив и натуральная кожа — почти черная, Катя знала, что этот цвет называется «венге». Много книг, дисков с новинками и киноклассикой. В шкафу — полно дорогих вещей. Одних шуб Катя насчитала пять.

— Да, зуб даю, это не ограбление. — Криминалист со знанием дела рассматривал ювелирные украшения. — Ты гляди, какие она цацки носила! Это тебе не дешевка какая-нибудь.