– Посмотри на волка, – приказал Уолтер.

– Он ест кролика, – ответила Фрейя.

– Нет. Он снова превращается в туман. Он вновь превращается в дымку, правда?

Дженни понимала, что он желает разбить галлюцинации ребенка. Но девочка стойко стояла на своем.

– Нет, – заявила Фрейя. – Он вовсе не превращается в дымку. У него черная шерсть. А с белых зубов капает кровь. Много крови. Ему нравится вкус крови и хочется ее побольше.

– Он тает, исчезает, – настаивает Уолтер.

– Нет.

– Он не хочет больше убивать никого. Он очень устал от погони и охоты. Он старый, уставший волк. Он хочет где-нибудь свернуться калачиком и поспать.

– Нет. Он жаждет крови. Он хочет убить Холликросс. И выходит из леса. Он перебегает по газону, вниз но дороге к живой изгороди. Он бежит очень быстро.

Хобарт предпринял новую попытку вывести девочку из ее фантазий. Но она опередила его и заговорила. Теперь ее голос звучал громче, слова быстрее слетали с губ, иногда казалось, что они идут сплошным потоком. Это больше походило на истерику.

– Волк у конюшни. Он обнюхивает дверь. Ищет Холликросс. Он ищет только ее. Он знает, что на лошади завтра будут ездить. Дженни найдет лошадь, и все узнают, что волк на свободе. Он хочет, чтобы все узнали о нем. Он хочет этого так сильно, как и разодрать горло лошади.

– Волк не может знать, что Дженни каждое утро ездит на Холликросс, – возразил Хобарт.

Фрейя продолжала, как будто бы ее и не перебивали. Тоненькие ручки девочки сжимались в кулачки. Грудь поднималась и опускалась, ребенок часто и глубоко дышал.

– Волк стоит на задних лапах перед дверью в стойло Холликросс. Лапами отодвигает щеколду. Потому что у оборотней появляются пальцы, когда они захотят. Он входит в стойло... Видит Холликросс. Лошадь тихо ржет. Она напугана! У нее широко раскрыты глаза. Губы оттопырены. Ей нужна помощь! Но ей неоткуда получить ее. Волк знает об этом. Он прыгает ей на спину и впивается зубами в шею. Кровь. Ему нравится кровь. Он рвет Холликросс на части. Валит ее на пол. Она бьет его копытами! Он отскакивает!

– Достаточно, – сказал Уолтер.

Дженни поддержала его в этом.

Но Фрейя продолжает, теперь ее голос звучит устрашающе:

– Сердце Холликросс разрывается. Изо рта бежит кровь. Она умерла от страха! Волк продолжает рвать ее. Он рычит. Зубами и клыками рвет плоть лошади. Ему нужна кровь!

Девочка теперь уже сама выла, шипела, рычала, почти как волк. На губах выступила пена. Хорошо ухоженными ногтями девочка впивалась в кожаную поверхность кушетки.

– Фрейя! Проснись! – приказал Уолт.

Она продолжала рычать:

– Волк жует бедро Холликросс. Он терзает ее ногу, пробует мясо.

– Достаточно! – резко прервал ее Хобарт. И более сдержанным тоном спросил: – Ты знаешь, кто это, Фрейя? Это доктор Хобарт. Я приказываю тебе проснуться. Ты сейчас осторожно, медленно откроешь глаза. Осторожно и медленно...

– Волк воет! Кровь на его морде, на шее, стекает с губ, с носа...

– Фрейя, проснись!

– Теперь он хочет напасть на человека. Ему надоели кролики. Кровь человека другая. Вкус другой. Запах лучше и чище. И она приятнее...

– ФРЕЙЯ! ПРОСНИСЬ! – приказал Уолтер.

Девочка очнулась и села на кушетке. Ее глаза были широко открыты. Она хотела что-то сказать, но не могла преодолеть неожиданное онемение.

– Ты проснулась? – поинтересовался Хобарт. Он взял ее маленькую ручку в свою большую и сухую ладонь.

Она не ответила.

– Ты проснулась, Фрейя? – повторил он.

Девочка кивнула. Затем она вдруг разразилась рыданиями. Слезы катились из ее прекрасных глаз и текли по покрытым веснушками щекам.

– Я... я бо-боюсь...

Уолт обнял девочку, посадил ее к себе на колени и стал покачивать, убаюкивая. Он вел себя так, словно это его собственная дочь. Он что-то шептал ей на ушко, пытаясь успокоить девчушку и избавить от переполнявших ее ужасов. Держа дрожащее тельце у груди, он взглянул на Дженни:

– Может быть, вам лучше уйти?

Дженни встала, кивнула ему и вышла. В коридоре между ней и этой маленькой девочкой захлопнулась дверь. Дженни чуть не упала. Ее ноги дрожали; колени подгибались. Она оперлась о стену, собираясь с силами.

Где-то там, вдали, рыдала Фрейя.

"Беги, Дженни! Беги, беги..."

"Держи себя в руках, – подумала девушка. – Не дай панике овладеть тобой. Не поддавайся искушению прекратить рациональное осмысление этих иррациональных событий. Начнешь паниковать – и тогда с тобой все кончено. Поддашься панике – наделаешь ошибок. А так и до беды рукой подать".

Но голоса умерших родных все продолжали настойчиво твердить: "Беги, беги, беги прочь отсюда..."

Дженни лежала на кровати в своей комнате, уставившись в потолок. Тиканье старинных часов у кровати напоминало частые удары молота по железу. Было двадцать минут пятого. Все это время, после того как Дженни выбежала из библиотеки, она провела в размышлениях об этих холодных демонических видениях Фрейи. Дженни попыталась дать им логическое объяснение, как это сделал бы Уолт. Дженни восхищалась его разумным отношением к миру и окружающим его людям. Но сама она была лишена подобного таланта. Страх остался. Она продолжала разглядывать потолок, чей белый, нейтральный цвет в какой-то степени мог помочь ей забыть, где она находится.

Интересно, а для других людей жизнь так же трудна, так же полна вопросов и всевозможных катастроф? И если да, то как им удается жить с этим? Как они вот так смело встречают каждый новый день, зная, что единственное, что можно назвать определенным, – так это неопределенность?

Неужели они не осознают опасность?

Возможно, так и есть. Если бы они заранее знали о ловушках, расставленных на тропах повседневной жизни, то жизнь не казалась бы им столь трудной. Они бы жили счастливо и не думали бы о том, что может случиться с ними в любой момент.

Не значит ли это, что они более благоразумны, чем она? Может быть, лучше не думать о том, что может произойти? Возможно, что чем меньше размышляешь об этом, тем легче жить. И прежде чем несчастье настигнет тебя, ты получишь от жизни все удовольствия.

Но такая жизнь не для нее. Дженни познала тяжелую правду жизни через горе и одиночество. И была постоянно настороже, готовая к неожиданностям. Осторожность стала жизненно необходимой, как процесс пищеварения и дыхание.

Следовательно, она не может оставаться в этом доме. И не может притворяться, что развивающиеся события не выходят за рамки обычного. Каждый неизвестный звук, каждый шаг в коридоре, каждый темный закоулок, сквозь мрак которого не проникает взгляд, – все это вызывает у нее страх. Каждая минута – затишье перед бедой. Каждый спокойный час – затишье перед бурей. Если она останется здесь, ее нервы расшатаются вконец еще до того, как она поймет, что легче и разумнее сбежать отсюда, чем остаться.