«Надо сказать, в последнее время она сама на себя не похожа».

«Лизочка, детка, что ты хочешь от привидения? Привидению трудно иметь здоровый цвет лица».

«Но есть же косметика, ба!»

Разговор за третьим завтраком.

«В последнее время она появляется все реже и реже».

«Но сегодня она будет обязательно — ведь сегодня годовщина. Вот уже год, как ее нет с нами».

«Надо будет побольше оставить куриных ножек на ночь. Ради праздника чего не расстараться».

«Ба, лучше приготовь солянку, она ее так любила!»

«Она любила солянку? — Лиза окатывает младшего брата презрением. — Ты откуда свалился? Она солянки терпеть не могла!»

«Ладно, ладно, ребята. Я оставлю ей немного баклажанной икры. Помнится мне, она всегда делала баклажанную икру с уксусом, хотя я ей столько раз говорила, что уксус никогда не кладут…»

Еще один завтрак лет эдак через пять:

«Вы заметили, она больше не появляется по ночам?»

«Да, ее больше нет с нами. Она окончательно ушла в иной мир, ее душа наконец-то успокоилась».

«Пусть земля будет ей пухом!» — Хором, и с облегчением.

А потом при генеральной уборке в гардеробной, за старой одеждой, сваленной в углу, находят ссохшееся мумифицированное тельце.

«Митя, ты опять какую-то гадость с помойки притащил!»

«Ба, ничего я не тащил!»

«Нет, наверное, это я притащила!» — В голосе Луизы Палны звучит убийственный сарказм.

«А может, Лизка?»

Тельце отправляется в мусорное ведро. Мусоропровод печально крякает над моей головой, я проваливаюсь, лечу по бесконечному туннелю, в конце которого виднеется слабый свет.

А потом лежу в контейнере в обнимку со старыми носками с дыркой на пятке и игрушечной машинкой с отломанным колесом. А на голове у меня картофельная шелуха… А в животе — консервная банка от кильки в томатном соусе…

Нет, не хочу!

Поэтому, как только за окном рассвело и в квартире сгустилась сонная предутренняя тишина, я выбираюсь на улицу, бесшумно притворив за собой дверь. Консьержка спит, как пожарник. Мимо нее можно трупы проносить — не заметит.

Я крадусь на цыпочках, плечо оттягивает сумка с вещами, в кармане — немного денег.

Конечно, привидения не воруют деньги у собственного мужа, они воют, заламывают руки в невыразимой тоске, моют под краном окровавленные одежды, бродят по фамильному замку, гремя цепями. Но я ведь не привидение.

Я — живая!

Что, вы думаете, у меня голова была полна планов и идей? Думаете, собиралась отомстить своему мужу и нагадить подруге? Думаете, я собиралась отравить существование свекрови? Или перевоспитать детей методом своего внезапного воскрешения?

Ничего такого делать я не собиралась. Я была лишней на этом празднике жизни — и я ушла. Не в моих правилах мешать людям наслаждаться друг другом. Я слишком тактична для этого, слишком хорошо воспитана. Я не кровожадна — отнюдь! Я мирный человек.

Поэтому, когда-нибудь воскреснув, я намотаю кишки своего мужа на кулак, а потом выдерну их резким движением. А подружку Милу оскальпирую, повешу ее крашеный скальп в изножье кровати, чтобы любоваться им на сон грядущий — он станет навевать мне сладкие, безмятежные сны.

А Луизу Палну я вообще отпущу с миром. Только предварительно отниму у нее валокордин, телефон и деньги. Или запру в гардеробной комнате без воды и хлеба, а сама буду расхаживать по квартире и причитать тонким жалостливым голоском:

«Бедная Луиза Пална, как ее жалко, какая она была хорошая… Хоть и закрывала баклажаны без уксуса, отчего ее банки всегда взрывались, и мне приходилось сутки напролет отмывать кухню от результатов ее хозяйственно-заготовительного энтузиазма. И какая она была добрая, чуткая женщина, несмотря на старческий маразм, напавший на нее сразу после окончания школы в бог весть каком дореволюционном году. И как мы ее любили, невзирая на скандальный нрав…»

А детишкам подарю по подзатыльнику. И отправлю их в школу. И отниму у Лизы плеер и глянцевые журналы для хронических идиотичек, а у Митьки — видеоприставку и компьютерные игры. И засажу их за математику и сонаты Бетховена. И через год они у меня станут шелковыми!

А сама… Сама я буду…

Но относительно себя самой моя мысль терялась в кромешном мраке. Кем я стану, чем я буду, на что мне жить?

И где?

Где я буду ночевать сегодня, в день собственных похорон? В день своего второго рождения?

Я еще не знала.

Телефон не отвечал. Где она?..

Черт побери, невозможно дозвониться! Что ж, придется устраиваться самой…

Проблема жилища решилась просто: для этого понадобилось всего лишь снова выйти замуж. Таким образом вопросы с кормежкой, ночлегом и досугом были решены.

Дело было так. Я сидела на скамейке, ко мне подошел мужчина, плюгавый, с ватой в ушах старикашка.

— Сидишь? — спросил.

— Сижу, — ответила.

— А чего сидишь? Замуж, что ли, хочешь?

— Хочу, а что? — С вызовом.

— Ну так пошли! — Обрадованный блеск выцветших голубых глаз.

— Куда? — Недоумение на моем лице и, естественно, в голосе.

— Куда-куда… Замуж, конечно! Ну что, идешь? Все еще пребывая в тягостном недоумении, я поднялась со скамейки и пошла замуж.

Второй муж оказался лишь немногим лучше первого, если разобраться. Впрочем, если кто в течение шестнадцати лет прозябал в браке с Мухановым и Луизой Палной, тому господин Кукушкин покажется романтической прогулкой по берегу моря.

Перво-наперво супруг сообщил мне, что женщин в грош не ставит, и с хитрым прищуром осведомился, хочу ли я еще за него замуж.

— Хочу, — с вызовом ответила я. Из принципа!

— Будешь стирать, готовить, зарабатывать деньги — и все одна, — настаивал он.

Но я и на это была согласна.

— Будешь сворачивать для меня горы, поворачивать реки вспять, останавливать коней на скаку и каждый день входить в горящие избы, как на работу!

— Отчего ж не ходить и не останавливать, — согласилась я, — если избы горят и все такое.

— А еще будешь срывать для меня звезды с неба и рассыпать алмазы и всякие прочие перлы. А также рубины и жемчуг.

— По мере необходимости, — кивнула я.

— А также будешь рожать детей, вскармливать их грудью, воспитывая в них беспримерную любовь к отцу.

— Рожать — это я умею, — согласилась я. — Можно начинать?

Но это было еще не все.

— А я буду ходить по пивным и писать новый проект закона, — предупредил он.