Он подходил к мосту, перекинувшемуся через реку. Члены коммуны могли перейти мост только по служебной необходимости. Джонас тоже пересекал реку во время школьных поездок в другие коммуны. И знал, что на том берегу реки все выглядит примерно так же — та же плоская, упорядоченная земля, расчерченная полями. Другие коммуны были по сути такими же, как его, — разве что чуть иначе выглядели дома, немного могло отличаться школьное расписание.

Он гадал, что было там, далеко, где он никогда не бывал. Ведь земля не кончалась теми коммунами. Может быть, там, в Другом Месте, были холмы? Может быть, там было такое же бескрайнее, продуваемое ветром пространство, как в воспоминании об умирающем слоне?

— Дающий, — спросил он однажды, придя на занятие на следующий день после того, как его отпустили без обучения, — почему вам так больно?

Дающий не ответил, и Джонас продолжил:

— Главная Старейшина говорила мне еще на Церемонии, что прием воспоминаний вызывает страшную боль. И вы рассказывали, что воспоминания, высвободившиеся, когда предыдущий ваш ученик потерпел неудачу, принесли страдания всей коммуне. Но я не страдал, Дающий. Не страдал по-настоящему, — Джонас улыбнулся. — Нет, я, конечно, помню тот солнечный ожог, который я принял в первый день. Но это было не так уж и страшно. Какие воспоминания заставляют вас страдать? Дайте мне хотя бы часть, может, это облегчит вашу боль.

— Хорошо. Ложись. Видимо, время пришло. Я не могу защищать тебя вечно. Рано или поздно тебе все равно пришлось бы взвалить эту ношу на себя.

Джонас лег на кровать. Ему было немного страшно.

— Ладно, — сказал Дающий через минуту. — Думаю, надо начать с чего-то привычного. Давай еще раз отправимся на тот холм, с которого ты спускался на санках.

Он опустил руки Джонасу на спину.

В этом воспоминании все было примерно так же, хотя холм, похоже, был более крутым, а снегопад — не таким обильным.

Кроме того, было гораздо холоднее, понял Джонас. Сидя на санках на вершине холма, он видел, что снег у подножия не такой мягкий и густой, как в тот раз, а наоборот, твердый, обледеневший.

Санки сдвинулись с места, Джонас вдохнул бодрящий морозный воздух и засмеялся от радости, предвкушая захватывающий спуск.

Но полозья не смогли прорезать корку заледеневшего снега, и вместо того, чтобы плавно заскользить, санки боком понеслись вниз. Джонас натянул веревку, пытаясь вырулить, но холм был слишком крутым, а скорость — слишком большой, и он потерял управление. Джонас больше не наслаждался свободой, он был до смерти напуган. Его несло против воли, на дикой скорости, навстречу ледяной земле.

Санки налетели на какую-то кочку, Джонаса подбросило в воздух. Он упал на согнутую ногу и услышал, как треснула кость. Он проехался щекой по ледяной корке. Некоторое время он просто лежал не в силах пошевелиться и ничего не чувствовал, кроме страха.

А потом пришла первая волна боли. Он охнул. Как будто ему в ногу всадили нож и теперь огненным лезвием перерезают нерв за нервом. Помутившимся от боли рассудком Джонас принял слово «огонь» и почувствовал, как языки пламени лижут разорванную плоть. Он попытался сдвинуться с места. И не смог. Боль все росла.

Он закричал. Никто не ответил на его крик.

Он заплакал. Рыдая, он повернул голову набок, и его стошнило на замерзший снег. Кровь текла с разбитого лица в лужу рвоты.

«Не-е-ет!» — заорал он, но крик растворился в пустоте, его унес ветер.

Вдруг он снова оказался в Пристройке. Он лежал, скрюченный, на кровати и плакал.

Теперь он мог двигаться. Джонас перекатывался по кровати, глубоко дыша, чтобы освободиться от боли воспоминания.

Он сел и посмотрел на свою ногу, целую и невредимую. Боли стало намного меньше. Но все же нога болела ужасно, а лицо было мокрым от пота.

— Можно мне, пожалуйста, обезболивающее? — взмолился Джонас.

В обычной жизни обезболивающее давали всегда — если ты ушибся или упал с велосипеда, прищемил палец или мучился животом. Мазь, таблетка или, в особо тяжелых случаях, укол мгновенно избавляли от боли.

Но Дающий сказал «нет» и отвернулся.

Тем вечером Джонас ушел домой, прихрамывая. Велосипед он катил рядом. Боль от солнечного ожога была такой слабой и сразу ушла. Но эта боль не отпускала. Джонас старался быть храбрым. Он помнил — Главная Старейшина говорила, что он должен быть храбрым.

— Что-то не так, Джонас? — спросил Отец за ужином. — Ты какой-то тихий сегодня. Ты себя плохо чувствуешь? Может, дать тебе лекарство?

Но Джонас помнил Правила. Никаких лекарств, если проблемы связаны с Обучением.

И никаких обсуждений Обучения. Когда настало время делиться чувствами, Джонас просто сказал, что устал, потому что уроки в школе в тот день оказались неожиданно трудными.

Он рано ушел в спальню и из-за прикрытой двери слышал, как родители и Лили смеются, купая Гейба.

«Они никогда не знали боли», — подумал Джонас. От этой мысли ему стало очень одиноко.

Он тер ноющую ногу. В конце концов, он заснул. Но и во сне его не оставляли боль и чувство одиночества, и он снова и снова оказывался у подножия холма.

Обучение продолжилось, и теперь почти каждое занятие включало в себя боль. Боль от перелома оказалась вполне терпимой по сравнению с теми страданиями, которые доставляли ему новые воспоминания, — Дающий постепенно показывал ему все ужасы прошлого. Каждый раз Дающий, пытаясь ободрить Джонаса, заканчивал день каким-нибудь красочным приятным воспоминанием: катание на лодке по зелено-голубому озеру, луг, усыпанный цветущими желтыми анемонами, розовый восход в горах.

Но этого было мало, чтобы успокоить боль, которую Джонас только начинал узнавать.

— Почему? — спросил Джонас, приняв очередное мучительное воспоминание: в нем, отверженный всеми, он ощутил голод. Голод вызвал спазмы в пустом, вздутом животе. Он лежал на кровати, ему все еще было больно.

— Почему мы с вами должны хранить все эти воспоминания?

— Они дают нам мудрость, — ответил Дающий. — Не будь я мудрым, я не смог бы выполнять свою работу и давать советы Комитету Старейшин, когда он призывает меня.

— Но какую мудрость может дать голод? — простонал Джонас. Воспоминание закончилось, но живот все еще болел.

— Некоторое время назад, еще до того, как ты родился, — сказал Дающий, — члены коммуны обратились к Комитету Старейшин с просьбой. Они хотели увеличить рождаемость. Они хотели, чтобы каждая Роженица производила на свет четырех, а не трех детей. Они считали, что это увеличит население, а значит, и количество Рабочих.

Джонас кивнул.

— Вполне разумно.

— Идея была в том, что каждая Семейная Ячейка сможет воспитывать еще одного ребенка.