Подняв бамбуковую трость, полковник изо всей силы ударилюношу по голой спине. Питт вскрикнул от жгучей боли.

— Отвечай, собака! Как его зовут?

Взглянув исподлобья на плантатора, Джереми сказал:

— Я не знаю. — В его голосе прозвучалораздражение, которое полковник расценил как дерзость.

— Не знаешь? Хорошо. Вот тебе ещё, чтобы ты думалпобыстрей! Вот ещё, и ещё, и ещё… — Удары сыпались на юношу один задругим. — Ну, как теперь? Вспомнил его имя?

— Нет, я же не знаю его.

— А!.. Ты ещё упрямишься! — Полковник со злобойпосматривал на Питта, но затем им вдруг овладела ярость. — Силы небесные!Ты решил со мной шутить? Ты думаешь, что я тебе это позволю?

Стиснув зубы и пожав плечами, Питт переминался с ноги наногу. Для того чтобы привести полковника Бишопа в бешенство, требовалось оченьнемного. Взбешённый плантатор стал нещадно избивать юношу, сопровождая каждыйудар кощунственной бранью, пока Питт не был доведён до отчаяния, вызванноговспыхнувшим в нём чувством человеческого достоинства, и не бросился на своегомучителя.

Но за всеми его движениями зорко следили бдительныетелохранители. Их мускулистые бронзовые руки тотчас же охватили Питта, скрутилиему руки назад и связали ремнём.

Лицо у Бишопа покрылось пятнами. Тяжело дыша, он крикнул:

— Взять его!

Негры потащили несчастного Питта по длинной дорожке межзолотистых стен тростника. Их провожали испуганные взгляды работавшихневольников. Отчаяние Питта было безгранично. Его мало трогали предстоящиемучения; главная причина его душевных страданий заключалась в том, чтотщательно разработанный план спасения из этого ада был сорван так нежданно итак глупо.

Пройдя мимо палисада, негры, тащившие Питта, направились кбелому дому надсмотрщика, откуда хорошо была видна Карлайлская бухта. Питтбросил взгляд на пристань, у которой качались на волнах чёрные шлюпки. Онпоймал себя на мысли о том, что в одной из этих шлюпок, если бы им хоть немногоулыбнулось счастье, они могли уже быть за горизонтом.

И он тоскливо посмотрел на морскую синеву.

Там, подгоняемый лёгким бризом, едва рябившим сапфировуюповерхность Карибского моря, величественно шёл под английским флагом красныйфрегат.

Полковник остановился и, прикрыв руками глаза от солнца,внимательно посмотрел на корабль. Несмотря на лёгкий бриз, корабль медленновходил в бухту только под нижним парусом на передней мачте. Остальные парусабыли свёрнуты, открывая взгляду внушительные очертания корпуса корабля —от возвышающейся в виде башни высокой надстройки на корме до позолоченнойголовы на форштевне, сверкавшей в ослепительных лучах солнца.

Осторожное продвижение корабля свидетельствовало, что егошкипер плохо знал местные воды и пробирался вперёд, то и дело сверяясь споказаниями лота. Судя по скорости движения, кораблю требовалось не менее часа,для того чтобы бросить якорь в порту. Пока полковник рассматривал корабль,видимо восхищаясь его красотой, Питта увели за палисад и заковали в колодки,всегда стоявшие наготове для рабов, нуждавшихся в исправлении.

Сюда же неторопливой, раскачивающейся походкой подошёлполковник Бишоп.

— Непокорная дворняга, которая осмеливается показыватьклыки своему хозяину, расплачивается за обучение хорошим манерам своейисполосованной шкурой, — сказал он, приступая к исполнению обязанностейпалача.

То, что он сам, своими собственными руками, выполнял работу,которую большинство людей его положения, хотя бы из уважения к себе, поручалислугам, может дать представление о том, как низко пал этот человек. С видимымнаслаждением наносил он удары по голове и спине своей жертвы, будтоудовлетворяя свою дикую страсть. От сильных ударов гибкая трость расщепилась надлинные, гибкие полосы с краями, острыми, как бритва. Когда полковник,обессилев, отбросил в сторону измочаленную трость, вся спина несчастногоневольника представляла собой кровавое месиво.

— Пусть это научит тебя нужной покорности! —сказал палач-полковник. — Ты останешься в колодках без пищи и воды —слышишь меня: без пищи и воды! — до тех пор, пока не соблаговолишьсообщить мне имя твоего застенчивого друга и зачем он сюда приходил.

Плантатор повернулся на каблуках и ушёл в сопровождениисвоих телохранителей.

Питт слышал его будто сквозь сон. Сознание почти оставилоего, истерзанного страшной болью, измученного отчаянием. Ему было ужебезразлично — жив он или нет.

Однако новые муки пробудили его из состояния тупогооцепенения, вызванного болью. Колодки стояли на открытом месте, ничем незащищённом от жгучих лучей тропического солнца, которые, подобно языкам жаркогопламени, лизали изуродованную, кровоточащую спину Питта. К этой нестерпимойболи прибавилась и другая, ещё более мучительная. Свирепые мухи Антильскихостровов, привлечённые запахом крови, тучей набросились на него.

Вот почему изобретательный полковник, так хорошо владеющийискусством развязывать языки упрямцев, не счёл нужным прибегать к другим формампыток. При всей своей дьявольской жестокости он не смог бы придумать большихмучений, нежели те, которые природа так щедро отпустила на долю Питта.

Рискуя переломать себе руки и ноги, молодой моряк стонал,корчился и извивался в колодках.

В таком состоянии его и нашёл Питер Блад, который внезапнопоявился перед затуманенным взором Питта, с большим пальмовым листом в руках.Отогнав мух, облепивших Питта, он привязал лист к шее юноши, укрыв его спину отназойливых насекомых и от палящего солнца. Усевшись рядом с Питтом, Бладположил голову страдальца к себе на плечо и обмыл ему лицо холодной водой изфляжки. Питт вздрогнул и, тяжело вздохнув, простонал:

— Пить! Ради бога, пить!

Блад поднёс к дрожащим губам мученика флягу с водой. Молодойчеловек жадно припал к ней, стуча зубами о горлышко, и осушил её до дна, послечего, почувствовав облегчение, попытался сесть.

— Спина, моя спина! — простонал он.

В глазах Питера Блада что-то сверкнуло, кулаки его сжались,а лицо передёрнула гримаса сострадания, но, когда он заговорил, голос его сновабыл спокойным и ровным:

— Успокойся, Питт. Я прикрыл тебе спину, хуже ей покане будет. Расскажи мне покороче, что с тобой случилось. Ты, наверное, полагал,будто мы обойдёмся без штурмана, если дал этой скотине Бишопу повод чуть неубить тебя?

Питт застонал. Однако на этот раз его мучила не столькофизическая, сколько душевная боль.

— Не думаю, Питер, что штурман вообще понадобится.