Отвлечь их? Но как?

— Погоди воевать, калека, — фыркнул тануки.

Оборотень просеменил к бамбуковой стене за алтарем, нажал что-то, дернул вбок деревянную панель, открывая темный проем.

— А ну, полезай сюда, — скомандовал он. — И ты, Мия-сан.

Самханец не стал тратить время на споры. Дернул Мию за руку, увлекая за собой в узкую дыру.

Внутри было тесно. Невероятно тесно, пахло сырым камнем и плесенью.

Руки мужчины обхватили ее за талию, легли на спину. Скрипнула панель, отсекая их от остального храма, и Мия осталась в темноте, зажатая меж каменной стеной и горячим мужским телом.

— Ай, здравствуйте, господа самураи! — раздался из-за стены жизнерадостный голос тануки. — Давненько ко мне не заглядывали такие благородные воины. Люди совсем забыли храм и старого Дайхиро. Что за времена, что за нравы? Никому уже нет дела до духов гор, никто не приходит испросить удачи. Стоит ли удивляться, что народец живет так бедно и какой год неурожай? Духи, знаете ли, тоже любят внимание, а как иначе. Вот, помнится, в мое время…

— Кто ты такой? — Мия узнала голос низенького лейтенанта. Сейчас в нем не было подобострастия, как в разговоре с Такухати. Только подозрительность. — Нам сказали, что храм давно заброшен.

— Да! Да! — возопил тануки, и Мия улыбнулась, представив, как он в возмущении потрясает лапами, сетуя на вселенскую несправедливость. — Заброшен, господа самураи! В совершеннейшем запустении! Вы только посмотрите на это безобразие. Не крыша — сплошные дыры. А знаете, когда я в последний раз получал подношения? Почти месяц назад! Ну что за мерзкий, жадный народец пошел нынче в деревнях, ну как тут не разгневаться духам, вы мне скажите!

Горячее дыхание Джина обжигало шею. В узкой и тесной нише, где когда-то хранились курильницы и циновки, едва доставало места для одного. Мия обхватила мужчину за плечи, прижимаясь к нему. Только бы Дайхиро сумел отвлечь солдат! Только бы задурил им головы!

— …мы ищем самханского шпиона, — доносились голоса из-за тонкой панели. — Ты не видел его, монах?

— Шпио-о-она? — Дайхиро очень убедительно испугался. — Ужас какой! Самый настоящий шпион? Здесь, в моем храме, господа самураи?

От Джина пахло лекарственной мазью, костром и еще почему-то морской солью. Прядь волос пощекотала шею Мии. Он сжал ее в объятиях чуть крепче, и Мия подумала, что ему, наверное, больно стоять. Она уткнулась носом в обнаженное плечо. От вынужденных объятий, от странной близости или просто от того, что он такой горячий и сильный, ей стало жарко. По коже пробежала возбужденная дрожь.

Тишина. Голоса за тонкой стенкой, хриплое дыхание над ухом, почти обнаженное тело, в которое нужно вжиматься, легкое прикосновение губ к ее шее.

— … Ай, не рассказывайте такие ужасы на ночь глядя! Неужели самханцы совсем потеряли стыд и взялись обкрадывать богов? О, какое возмутительное коварство!

Она не удержалась и нервно фыркнула. Еле слышный шепот — тсс! — коснулся уха вместе с опаляющим дыханием. От страха или чего-то иного, чему она сама не решилась бы дать названия, сладко и жутковато ныло внизу живота.

Почему? Почему это так невозможно приятно — стоять с ним в тесном объятии, когда лишь тонкий слой подгнившего дерева и болтовня оборотня защищают их от солдат наместника?

— Это сушилось во дворе, лейтенант.

— Ай, это просто моя старая одежда. Она нужна вам, господа самураи? Неужели воины сёгуна настолько обеднели, что станут отбирать у бедного отшельника его обноски?

Голоса удалялись и приближались. Тануки суетился. Прыгал по храму, возмущался, требовал немедленно найти и арестовать шпиона, а заодно призвать здешних крестьян к порядку, чтобы вспомнили страх и стыд и начали снова баловать горных духов подношениями «как раньше».

Он тараторил, балаболил, ныл, жаловался на тяжелый год, бескормицу, неурожай, боли в пояснице, неуважение молодежи, засуху летом и дожди осенью. Он не давал вставить солдатам и слова, на каждый простой отрывистый вопрос разражаясь бесконечным потоком слов, вспоминал, как славно было в «его время», и клянчил пожертвования.

Не раз наблюдавшая за тем, как ловко оборотень дурит головы поселянам, Мия утыкалась в плечо Джина, сдерживая нервное хихиканье.

Близость теснее объятий любовников. Сильные руки, стискивающие ее тело, гладкая горячая кожа под щекой, жаркий стыд и странная слабость в ногах…

Ей хотелось, чтобы это прекратилось. И чтобы никогда не заканчивалось.

— Я все понял, монах. — Судя по голосу, лейтенант был недалек от убийства. — Если вдруг услышишь или увидишь что-то подозрительное, немедленно дай знать нам.

Оборотень не преминул воспользоваться оказией и немедленно пожаловался на подозрительную старуху, живущую в деревне на отшибе. Не иначе как ведьма. Не менее подозрителен в его глазах был деревенский кузнец. Также последние три года ночами высоко в горах что-то подозрительно выло. И особенно подозрительным был новый директор школы гейш — где это видано, чтобы мужчина и самурай заправлял в таком заведении?

Лейтенант совсем поскучнел, голоса отдалились так, что Мия едва разбирала половину слов. Солдаты покинули храм.

Еще почти десять томительных минут они стояли обнявшись и переводя дух. Ладони Джина осторожно и нежно погладили ее спину. Мия выдохнула и прижалась еще теснее, хотя сейчас в этом не было надобности. Но облегчение от миновавшей опасности словно зажгло в крови опасную эйфорию. Ей хотелось… чего-то странного. Чтобы он был смелее. Чтобы положил ладонь на поясницу или чуть ниже. Чтобы сделал что-то, обозначив свои намерения и желания.

Если они у него были.

Но он молчал. Только тяжелое дыхание над ухом и нежные, ласкающие прикосновения.

— Больно стоять? — спросила она еле слышным шепотом.

И тут же пожалела об этом, потому что его руки замерли.

— Нормально, — хриплый шепот над ухом. — Поставить провинившегося ученика в «цаплю» было любимым развлечением сэнсэя. Я долго могу простоять на одной ноге.

— А ты…

— Шесть лет в монастыре Шонг Сан. Не скажу, что так уж хорошо познал путь ноги-и-кулака, но кое-что умею.

Мия восхищенно выдохнула. О боевом мастерстве монахов горного монастыря Шонг Сан ходили легенды, в которые почти невозможно было поверить. Говорили, что прошедший послушание в нем мог выйти один против сотни и один против тысячи.

Затрещала, заскрипела и сдвинулась панель. Потянуло свежим воздухом.

— Уф, ушли наконец, — буркнул тануки. — Вылезайте.

Самханец стиснул Мию на прощанье, перед тем как разжать объятия и выбраться из тайника.

Свет от костра ослепил привыкшие к тьме глаза. Моргая и хватаясь за протянутую руку, она выбралась на волю, ощущая какое-то смутное сожаление от того, что все закончилось.