– Я поклялся носить этот знак благословения Господа нашего, уберегшего меня, пока не выполню свой долг перед Ним и Его делом. А также долг перед вами, мой король, на полях сражений в Европе. Господь сохранил мне жизнь. Я посвящаю свой меч Ему. И вам тоже. А этот знак моего ранения люди будут видеть и узнавать от одного края христианского мира до другого.

Это была смелая речь, произнесенная с той энергией и чувством, которые, как я вспомнила, делали его одним из первых кандидатов в члены нового рыцарского ордена короля. Я не могла оторвать глаз от него и от его лица, на котором отныне он носил белую шелковую повязку, прикрывавшую поврежденный глаз. Вот он, мой рыцарь, который принес мне столько бед, высокий, стройный, окропленный в бою кровью врагов; темно-русые волосы все так же вьются на затылке, лицо красиво, как и прежде, а оставшийся целым глаз радостно блестит из-за оказанного ему у нас теплого приема, тогда как второй он потерял где-то на войне в далеких краях.

Когда я наблюдала за ним, стоящим посреди группы тех, с кем вместе я росла, Томас Холланд выглядел взрослым мужчиной среди мальчиков. Рыцарем среди сквайров. Я опять изучала его, прислушиваясь к своей реакции на человека, за которого я вышла вопреки всем доводам здравого смысла. Фигура его, когда он присел у ног Филиппы, была окутана каким-то мистическим ореолом, а белая повязка не портила его в моих глазах, не делала безобразным. Наоборот, в том, что он, будучи столь серьезно ранен, продолжал источать силу и страсть настоящего рыцаря, присутствовало особое очарование. И очень интригующим выглядело то, что, подчеркивая этот шарм, он выбрал повязку из белого шелка, а не обычную кожаную. В этом был Томас Холланд, которого я еще не знала.

И, вероятно, никогда уже не узнаю.

– Так вы ничего не видите? – спросил его Нед, присевший рядом; он явно был потрясен возможной перспективой такого увечья для солдата.

– Тем глазом, который Господь счел нужным мне оставить, я вижу достаточно хорошо, милорд. А вот тот неверный, который нанес мне этот злосчастный удар, уже не дышит воздухом Господним.

– Но, наверное, теперь вы не сможете сражаться, – нахмурился Нед. – С одним-то глазом.

На лице Томаса появилась улыбка, тронувшая мое сердце.

– Король Богемии, прославившийся своей отвагой на всю Европу, потерял зрение полностью. Тем не менее он твердо намерен сражаться опять, направляемый своими рыцарями на поле боя. И почему бы ему не делать это, если он по-прежнему может крепко держаться в седле и орудовать мечом? Мое же положение не такое уж отчаянное. Так что я наверняка буду сражаться снова.

С благоговейным трепетом Нед протянул руку и коснулся белой повязки:

– Я буду таким же смелым, как вы.

– Как пожелаете, милорд.

Уилл, стоявший рядом со мной, все это время молчал, как и я.

Это продолжалось, пока Эдуард не увел Томаса; первое возбуждение от этой встречи ушло, оставив за собой пустоту легкого разочарования. Я просто осела на пол, продолжая прижимать к себе свою лютню и чувствуя, что во рту у меня пересохло, как на дне высохшего за лето ручья. Томас перед своим уходом бросил в мою сторону еще один беглый взгляд, в котором сквозил вопрос или, возможно, даже предупреждение, что он отыщет меня, когда наступит подходящий момент.

Но прежде я сама разыщу его.

– Ты будешь играть на этом? – спросила Изабелла, которая уже добрых полчаса находилась вне центра всеобщего внимания. – Если нет, дай-ка ее мне.

– Возьми! – Я протянула инструмент ей, поскольку меня больше не тянуло наигрывать сладкие мелодии, но в этот момент кто-то схватил меня за запястье. За мной стоял Уилл, который успел подняться на ноги.

– Что ты собираешься делать? – спросил он sotto voce[12].

– Найду какой-нибудь способ переговорить с Томасом Холландом. Без свидетелей, разумеется.

Как он вообще мог такое спрашивать? Мы втроем не могли просто не общаться, надеясь, что проблема растает сама собой в теплом летнем воздухе. И чего Уилл, собственно, ждал от меня?

– Я запрещаю тебе это.

Моя мгновенная вспышка гнева нашла отражение в голосе:

– Ты не имеешь права мне что-то запрещать!

– Я имею на то полное право. Ты моя жена.

Я впилась в него взглядом, и он в конце концов отпустил меня, густо покраснев.

Но я была тронута, что он переживает, и мне стало его немного жалко – он-то был не виноват.

– Я должна увидеть его, Уилл. И должна найти какой-то способ, чтобы встретиться с ним наедине.

– Он действительно должен обо всем узнать, но мне просто очень интересно, что ты ему скажешь. И что он тебе ответит.

Мне это тоже было очень интересно.

– Я обязательно расскажу тебе, – пообещала я. – Все до последнего слова.

– И не позволяй ему целовать себя.

– Сомневаюсь, что ему захочется целовать меня, когда он все узнает. Подозреваю, что он сочтет мое поведение недостаточно объяснимым, чтобы это разом погасило его страсть!

Позволив Уиллу помочь мне подняться на ноги, я учтиво сделала реверанс в сторону королевы и начала понемногу двигаться в том направлении, куда только что ушли король и его доблестный рыцарь.

– На самом деле, – сказал Уилл, догоняя меня, – я иду с тобой.

Я ускорила шаг.

Томас, мой храбрый, прискорбно долго отсутствовавший, но героически раненный муж встретился со мной в маленькой тихой часовне, построенной в честь Пресвятой Девы, укромным уединением которой часто пользовалась королева. Томас пришел туда, вызванный посланным мною слугой, потому что я не могла придумать другого способа, как нам с ним обойтись без свидетелей в это время дня, когда все общие комнаты дворца были полны слуг и тех, кто пришел с прошением к королеве, славящейся своим милосердием. Я уже ждала его, заканчивая возле украшенного драгоценными камнями алтаря свою последнюю молчаливую молитву, адресованную образу Богородицы с мягкой улыбкой на ее устах, когда вошел Томас, по пути дав монету пажу, который его привел.

Я слышала за спиной звук его твердых шагов. На этот раз я подготовилась к его появлению.

– Джоанна. – Когда я обернулась к нему лицом, он еще долго стоял, восторженно глядя на меня, а потом протянул мне руку. – Как я мог забыть, что моя супруга столь прекрасна?

Его лицо, бронзовое от загара и немного обветренное во время похода, безусловно, светилось восхищением, и это должно было бы радовать меня. Так оно и было, как бы льстиво ни звучали его слова. Но когда первая реакция прошла, я поняла, что мне сейчас будет очень тяжело, – впрочем, как я и предполагала.

– Томас…

Я положила ладонь на его протянутую руку и подставила щеку для поцелуя.