— Папа, Мамзель ничего, ну совершенно ничего не понимает в наших правилах; научите меня разговаривать на ее языке, тогда я смогу ей объяснить, как нужно играть! — попросил он меня, глядя, как наша птица бестолково топчется на игровом поле одного из наших пазлов.

— Объясняйтесь с ней руками, глазами и сердцем, это наилучший язык, помогающий достичь взаимопонимания! — ответил я, и мне даже в голову не пришло, что в течение всех последующих недель он будет прижимать одну руку к сердцу, а другой хватать нашу пернатую подругу за голову, чтобы пристально смотреть широко открытыми, немигающими глазами в ее красные глазки.

Ну а что я делал во всем этом цирке? Мне пришлось взять на себя роль Месье Луаяля[26], то есть облачаться в редингот с брелоками и быть одновременно волшебником и постановщиком их причуд, конкурсов, оргий, фантазий, управляя чередой этих веселых безобразий. Ни одного дня у нас не проходило без очередной порции сумасбродных выдумок, ни одного вечера — без импровизированных сборищ и ужинов. Возвращаясь с работы, я сталкивался на лестнице со своим старым другом сенатором, который, кряхтя и потея, втаскивал наверх ящики с вином, букеты цветов и сумки с едой от поставщиков.

— Там у вас, кажется, черт знает что затевают — штормовое предупреждение! Готовь дождевик, друг мой, нынче вечером нам грозит потоп! Ох и попируем же мы на славу! — радостно возглашал он.

И я встречал на нашем этаже своего сына, встречающего гостей, — с намалеванной на щеках черной бородой, с повязкой на глазу (второй гордо сиял), в пиратской треуголке и с фальшивой деревянной ногой. А в гостиной моя супруга в пышных штанах-буфах, с татуировкой-черепом, в соблазнительном декольте висела на телефоне, сообщая всем и каждому, что предстоит абордаж кораблей флота Его Величества, и призывая на помощь всех желающих, дабы опустошить трюмы этих, кажется, уже пьяных кораблей[27].

— Ну, до скорого, вот пришел капитан; смотрите не опаздывайте, а то ром весь испарится!

На этих пиршествах мы не отсылали сына спать; он разучивал новые танцы, откупоривал бутылки, смешивал коктейли, а потом на пару с Мусором переодевал уснувших гостей или размалевывал им лица, чтобы сфотографировать в таком виде. Он хохотал до колик, когда сенатор выходил голым из спальни, крича, что хочет утопиться в бочке с водкой. Они вдвоем разработали хитроумную тактику заманивания дам и девиц, приглянувшихся моему другу, в его спальню. Мусор незаметно указывал ему на свою очередную фаворитку и поручал расставить возле нее побольше бутылок, затем подходил и с невинным видом предлагал перепробовать все варианты алкогольных смесей. Ни одна из женщин не отказывалась, желая доставить ему удовольствие. Когда избранница достигала степени al dente[28], Мусор подсаживался ближе и начинал охмурять ее рассказами о своем высоком положении, о встречах с президентом и обо всех преимуществах, которые ей сулит знакомство с такой влиятельной персоной. Затем он уводил даму к себе в спальню, дабы разделить с ней свою тяжкую ношу политика и более легкую — славы. В результате однажды ночью наш сын, решив, что пора потрудиться и для себя, завлек в свою спальню одну красивую гостью. Там он стащил с себя рубашку и брючки, отшвырнул прочь трусики и начал прыгать голышом по своей кровати перед молодой женщиной, совершенно восхищенной, слегка польщенной, а также чуточку смущенной.

Поэтому неудивительно, что в подобной обстановке воспитание нашего очаровательного отпрыска шло совсем не так, как полагается. Он проводил ночи в нашей развеселой компании, участвовал в разговорах взрослых — от самых интеллектуальных бесед до пылких монологов пьяниц, после чего дни, проводимые в школе, естественно, казались ему унылыми и банальными. Говоря «дни», я имею в виду не утреннее время, а послеобеденное, поскольку наутро после наших ночных бдений мы давали ему поспать подольше. И когда мы с Мариной на следующий день после очередной пьянки являлись в школу с помятыми лицами и в черных очках, скрывающих красные глаза, и бормотали что-то бессвязное, оправдывая его постоянные пропуски уроков, учительница взирала на нас весьма сурово. Однажды она разозлилась до того, что сказала: «В школу не вваливаются, как в пивную». На что моя прелестная супруга, вскипев от ярости, выдала ей по первое число:

— И очень жаль — пивная хотя бы кому-то нужна! А ваша школа ни на что не годна: ребенку навязывают книжки из «Розовой библиотеки», которая ровно ничему не учит. Зато у нас, по ночам, он читает прекрасную прозу, обсуждает новые книги с критиками, рассуждает о международных событиях с дипломатами, охмуряет вместе со своим другом-сенатором подвыпивших дамочек, изучает с помощью банкиров мирового класса налоговую политику и международные финансовые законы, овладевает нужными ухватками, чтобы флиртовать с простолюдинками и аристократками, а вы — вы тут нам толкуете о каком-то школьном расписании! Чего вы добиваетесь? Чтобы он стал офисной крысой? Чтобы вскакивал ни свет ни заря и мчался в школу? Та к вот, знайте: мой сын — не жаворонок, а мудрая ночная птица, ученейшая сова, он знает все на свете слова, а вы хотите взять его в руки, утопить в луже учебной скуки. Вот именно поэтому он и приходит сюда только в дневное время!

Я смотрел на нее поверх очков, скрывая улыбку, но мысленно аплодируя. И слушал, как она извергает поток своих безумных аргументов, а наш сын тем временем бегал вокруг учительницы, размахивая воображаемыми крыльями «мудрой ночной птицы». После этого, далеко не первого, скандала я убедился, что дни нашего сына в этом учебном заведении сочтены, ибо школьный мир, где царит казенный порядок, ему, конечно, будет несладок.

Он-то считал происходящее веселой игрой и чаще всего смотрел на свою мать, смеясь и думая, что она сознательно выступает в роли безумицы. Да, он считал, что это игра, и поэтому я старался не показывать ему, насколько сам угнетен и несчастлив. Но вот однажды вечером, после целого спокойного дня, посвященного чтению, Колетт вдруг сняла очки и сказала со слезами в голосе, глядя на меня с горьким разочарованием:

— Жорж, просветите меня, ведь вы такой мудрый… Я боюсь, что неверно поняла… Оказывается, во время войны Жозефина Бейкер в Париже вовсе не жила… И, следовательно, вы не могли ее там встретить! Та к зачем же вы морочили мне голову этим бредом? Вы не можете приходиться мне дедом, это написано черным по белому в ее биографии; стало быть, либо там перепутаны даты, либо вы обманули меня безбожно! Но это же невозможно, просто невозможно! Вы слышите — это невозможно, невозможно до слез! Мало того что у меня нет имени — вдобавок эта книга отняла у меня и происхождение. Кто мне теперь докажет, что вы действительно мой супруг? И где гарантия, что я не прочту в какой-нибудь книге, что вы никогда не встречались с Дракулой?!