Здесь нет надобности подробно останавливаться на самом акте распятия. Достаточно указать, что Иисус, вероятно — по причине своих тесных связей с зилотами — был распят римлянами именно как политический экстремист и революционер.(2) Это подчеркивает римский историограф Тацит, благодаря «Анналам» которого мы имеем действительно надежное свидетельство об Иисусе, происходящее из небиблейского источника, современного описываемым событиям. Нет никакого сомнения, что римляне воспринимали Иисуса именно как военную и политическую фигуру и действовали в отношении Него исходя именно из этой концепции. Распятие было видом казни, установленным за преступление против римских законов, ибо римляне не стали бы посылать на крест человека, принесшего чисто духовную весть, тем более — весть о мире. Иисус был казнен не иудейским синедрионом, который, согласно иудейским законам,(3) приговорил бы преступника за такое же преступление к смертной казни — побитию камнями, а именно римской администрацией. А двое иудеев, распятых вместе с Ним, по всей вероятности, были лестами или зилотами. Вопреки традиционной оценке, объявляющей их разбойниками, они были не простыми уголовниками, а именно политическими преступниками, революционерами, или «борцами за свободу».

Сам Иисус, согласно Евангелиям, порой проявляет весьма агрессивную воинственность, не вяжущуюся с его традиционным образом. Видимо, всем известен знаменитый пассаж, в котором Иисус заявляет, что он пришел принести не мир, но меч. В Лк. 22, 36[42]он повелевает тем из своих последователей, у кого не было при себе меча, приобрести его, даже если для этого придется продать свою одежду. Когда Иисус был схвачен в Гефсиманском саду, по крайней мере у одного из Его последователей был при себе меч, которым он и отсек ухо рабу первосвященника. В четвертом Евангелии человек с мечом, совершивший это, прямо назван Симоном Петром. Трудно понять, как согласуются подобные действия с традиционным представлением о мягком и кротком Спасителе.

Мы уже говорили о триумфальном въезде Иисуса в Иерусалим на осляти, под ликующие возгласы жителей, приветствовавших Его пальмовыми ветвями и расстилавших одежды свои по дороге, испрашивая благословения у сына Давидова, законного царя Иудеи и всего Израиля. Эти действия, как сказано выше, были исполнением пророчества Захарии о приходе Мессии. Для Иисуса совершение этого предреченного деяния, которое указывало на давно ожидаемого законного Мессию, не вызвало никаких затруднений. Он совершенно сознательно вышел на арену публичного действа, прекрасно сознавая, что оно закончится либо Его казнью как самозванца и святотатца, либо признанием справедливости Его притязаний. Весьма показательно, что Он принимал от толпы подобные знаки приветствия, отлично понимая символичность подобного акта, поэтому даже самые скептически настроенные современные библеисты рассматривают этот евангельский эпизод как исторически достоверный. Но разве подобный акт мог не иметь политической подоплеки и не повлечь за собой последствий? Ведь эта акция — прямой вызов Риму, то есть преднамеренная военная провокация. Мессия всегда считался освободителем. А поскольку Иисуса встречали именно как Мессию, Он по необходимости должен был быть готовым к тому, чтобы поднять меч освободителя.

Тот факт, что въезд (в русской традиции — вход) Иисуса в Иерусалим был связан с вполне конкретными политическими реалиями, стало, по свидетельству Евангелий, очевидным через несколько дней. Ветхозаветное пророчество, упоминая о въезде Мессии в Иерусалим на осле, говорит и о необходимости очищения и наведения порядка в Храме.(4) Именно это и совершил Иисус в знаменитом эпизоде с изгнанием торговцев из Храма, опрокинув столы менял[43]. Такого рода инцидент вряд ли мог остаться незамеченным, равно как не мог и не повлечь за собой мести. Простого знания человеческой природы вполне достаточно, чтобы представить себе последствия (кстати сказать — не упоминаемые в Евангелиях) подобного поведения. Крайне маловероятно, что менялы, случайные прохожие и сами спутники Иисуса стояли в стороне и спокойно молчали или затеяли мирную богословскую дискуссию, когда монеты с опрокинутых столов менял покатились в разные стороны по полу Храма. Учитывая масштабы и особую важность Храма, а также видную роль нем менял, столь резкий поступок Иисуса, как опрокидывание столов, наверняка повлек за собой взрыв негодования и самое настоящее восстание против Него. Да Иисус и Сам вряд ли рассчитывал на какую-либо иную реакцию. Здесь Он вновь идет на открытую конфронтацию, сознательно бросая вызов официальным властям.

В этих двух эпизодах, носивших, по всей видимости, наиболее публичный характер во все время Его служения, Иисус сознательно ведет себя так, чтобы спровоцировать вспышку насилия. Именно в этих эпизодах Евангелия более всего приближаются к созданию портрета исторически реального Иисуса, человека, который в весьма эксцентричной и даже агрессивной манере устраивает своего рода «спектакли», главная цель которых — доказать правоту его притязаний на роль давно ожидаемого и законного Мессии Израиля. И «спектакли» эти выглядели как умело рассчитанная провокация, которая отражала его нескрываемую воинственность, очевидную готовность прибегнуть к силе. Более того, оба инцидента со всей ясность показали, что за Иисусом стояло внушительное число последователей. Понятно, что это число не ограничивалось двенадцатью учениками-апостолами.

Искажения в процессе перевода коснулись отнюдь не только имен. Случайно или сознательно, но они послужили средством скрытия реальной исторической информации, имевшей достаточно важное значение. Одно-единственное слово способно заслонить собой широкий исторический фон. Если же значение слова искажено, восстановление этого фона заведомо обречено на провал. Один из самых красноречивых примеров этого — евангельский рассказ об аресте Иисуса в Гефсиманском саду. При чтении этого рассказа возникает простой вопрос: сколько же стражей пришло в Гефсиманию, чтобы схватить Иисуса? Мы часто задавали этот вопрос в личных беседах и на лекциях и слышали от аудитории примерно один и тот же ответ. У большинства людей сразу же всплывал в воображении мысленный образ этой сцены в Гефсиманском саду, имплантированный, так сказать, в память и евангельским рассказом, и преданием. Согласно этому образу, арестовать Иисуса пришло от десяти до тридцати человек: один или два еврейских судебных исполнителя, несколько слуг, представлявших первосвященника (одному из которых, как мы помним, Симон Петр мечом отрубил ухо), небольшой отряд храмовой стражи, а также один-два римских чиновника и, не исключено, отряд солдат, посланный Пилатом. Но почему большинство современных читателей представляют себе именно такое число — от десяти до тридцати человек? Несомненно, это связано с фразой так называемой Авторизованной Версии «отряд воинов» (Ин. 18, 3). В других переводах Библии фигурируют столь же неконкретные формулы. И тем не менее слово «отряд» означает примерно столько, то есть не более тридцати человек.