Но почему амбарная дверь приоткрыта? Это он так оставил? Нет, Тео четко помнил, как закрывал ее накануне вечером. Тут из амбара донесся шорох.

Тео застыл, приказав себе не паниковать, и обратился в слух. Тишина. Полная тишина. Неужели померещилось?

По крайней мере, затаившийся в амбаре пока его не заметил. Тео понимал: если там вирусоноситель, у него всего один шанс, один выстрел. Может, вернуться в дом и предупредить Маусами? Только куда им бежать, где прятаться? Разумнее всего использовать элемент неожиданности, пока он еще есть.

Затаив дыхание, Тео двинул вперед цевье дробовика и услышал щелчок: патрон вошел в патронник. Из амбара раздался глухой шум, а следом… неужели зевок? Тео осторожно приблизил ствол к двери и открыл ее чуть шире. Тут из-за спины раздался шепот:

— Тео, что ты делаешь?

Длинная белая сорочка, распущенные по плечам волосы — Маусами напоминала призрака, парящего в предрассветной мгле. «Назад, Маус, скорее в дом!» — хотел сказать Тео и уже открыл рот, как дверь распахнулась настежь, с силой оттолкнув дробовик и незадачливого стрелка. Секундой позже грянул выстрел, и Тео швырнуло назад. Из амбара во двор метнулась тень.

— Не стреляй! — закричала Маусами.

Собака! В амбаре сидела собака!

Пес замер совсем рядом с Маусами и поджал хвост. На густой серебристо-серой шерсти чернели крупные пятна. Пес словно кланялся Маус: смиренно наклонил голову и опустил уши. Казалось, он не знает, бежать или бросаться в атаку.

— Маус, осторожно! — шепнул Тео, которому совершенно не нравился сдавленный рык пса.

— Он ничего мне не сделает, правда, малыш? — Маус села на корточки и протянула псу руку: на, мол, обнюхай. — Голодный, да? Вот и залез в амбар, чтобы чем-нибудь поживиться…

К досаде Тео пес стоял между ним и Маус — стрелять нельзя, даже если кусаться начнет. Решив использовать дробовик как дубинку, Тео неслышно шагнул вперед.

— Опусти ружье! — велела Маусами.

— Маус, послушай…

— Тео, я серьезно! — Маус ласково улыбнулась псу. — Иди сюда, малыш! Давай покажем этому парню, какой ты славный. Ну, обнюхай мамину руку!

Пес сделал полшага вперед, попятился, затем все-таки шагнул к Маусами, уткнулся носом в протянутую руку, а потом на глазах изумленного Тео начал лизать. В следующую секунду Маус уже сидела на земле, гладя голову и мохнатый загривок пса.

— Вот видишь! — засмеялась она, когда пес, дрожа от удовольствия, чихнул ей прямо в ухо. — Какой чудесный пес! Как тебя зовут, малыш? У тебя есть имя?

Тео сообразил, что до сих пор стоит с занесенным над головой дробовиком, и, смутившись, быстро его опустил.

— Надеюсь, он на тебя не обиделся! — снисходительно кивнула Маусами. — Не обиделся, правда, малыш? — Она погладила жесткую серую холку. — Надо же, одни ребра! Ну, как насчет завтрака?

Над холмами встало солнце — наступило утро, которое послало им серого пса.

— Конрой, — проговорил Тео и встретил вопросительный взгляд Маус. Пес лизал ее ухо и до неприличия нежно терся о щеку. — Мы назовем его Конроем.

Маусами звонко поцеловала пса в нос.

— Ну, будешь Конроем? Согласен? — Она наклонила лохматую голову, заставив кивнуть, и радостно засмеялась. — Да, он согласен!

Тео не хотел пускать Конроя в дом, только разве Маус переубедишь? Едва открыли дверь, Конрой взлетел по ступенькам и по-хозяйски обошел комнаты, постукивая когтями по полу. На завтрак Маус поджарила ему рыбу с картошкой и в большой миске поставила под кухонный стол. Конрой уже устроился на диване, но едва миска опустилась на пол, как на крыльях прилетел на кухню и набросился на еду. Миску он вылизывал так, что она по полу ездила! Маус налила в другую миску воды и поставила рядом с первой. Конрой наелся, запил завтрак водой и со вздохом удовлетворения рухнул на диван.

Откуда взялся серый пес Конрой? Вне всяких сомнений, кто-то о нем заботился. Худой, но не истощенный, весь в колтунах и репьях, но, похоже, здоровый. Тео не знал, что и думать.

— Наполни ванну, — велела Маусами. — Раз Конрой любит сидеть на диване, нужно его выкупать.

Тео вскипятил воду, а когда приготовил ванну, солнце было уже в зените. Зима стояла на пороге, но в полдень ласковое солнце позволяло ходить в одежде с коротким рукавом. Устроившись на бревне, Тео наблюдал, как Маус моет Конроя. Надо же, драгоценное мыло не жалеет, не ленится репьи выдергивать! Пес особого восторга не испытывал. «Ну кто затеял это мытье? Зачем?!» — читалось в его несчастных глазах. Когда Конроя ополоснули, Тео вытащил его из ванны, а Маус снова села на корточки — ей даже стоять с каждым днем становилось все труднее — и завернула пса в одеяло.

— Ну, не смотри так ревниво!

— Кто ревниво смотрит? — вскинулся Тео. Однако Маус поймала его с поличным: он действительно ревновал. Тем временем Конрой скинул одеяло и встряхнулся, обдав их фонтаном брызг.

— Лучше привыкай! — посоветовала Маус.

В самом деле, ребенок, что называется, готовился к выходу. Казалось, не только живот, а все тело Маус раздулось, набухло, выросло как на дрожжах. Даже волосы пышнее стали! Вопреки ожиданиям Тео, на слабость она никогда не жаловалась. Глядя на Конроя, который наконец позволил вытереть себя одеялом (хотя необходимости уже не было), Тео неожиданно ощутил абсолютное, безоблачное счастье. В камере ему хотелось только умереть. Нет, это желание возникало и раньше. Как он понимал тех, кто отрешается от всего и чувствует непреодолимую, сильнее жажды и голода, тягу шагнуть в черную пустоту! Он не жил, а со стороны наблюдал за собственной жизнью. Он играл роль Тео Джексона. Никто не подозревал, что полшага в пустоту он уже сделал. Непробиваемая, необъяснимая отрешенность сбивала с толку всех, даже Питера. Чем ближе он подбирался к незримой грани, тем проще было притворяться, а под конец притворство стало его сущностью. В памятный вечер на крыльце Щитовой, когда Майкл объявил, что аккумуляторы разрушаются, Тео едва не вздохнул с облегчением: слава Богу, скоро и притворство не понадобится.

А что сейчас? Сейчас Тео словно подменили! Жизнь заиграла яркими красками, какое там, он будто родился заново!

На закате они пошли спать. Конрой залег у изножья кровати, а Тео с Маус, как почти каждый вечер, занялись любовью. Малыш снова пинал обоих родителей — бил ножкой так настойчиво, будто закодированное послание передавал! Первое время Тео это тревожило, но сейчас пинки и повороты воспринимались как часть процесса, такая же, как стоны Маусами и ритмичное движение их тел. Сегодня еще возня Конроя под кроватью прибавилась. «Вот она, благодать! — думал Тео, проваливаясь в объятия сна. — Эта ферма — дарованная небесами благодать».

Тут вспомнилась амбарная дверь.

Накануне он не просто закрыл ее, а запер на крючок. В памяти сохранились малейшие детали: и скрип петель, и лязг опустившегося крючка.