просто уже устала, Игорь! Устала бояться. За тебя, за себя… А я ведь ещё рожать от тебя собиралась. Дура…

— Не смей так говорить, слышишь? И всё у нас ещё будет. И дом свой, и дети. Всё, как обещал. Контракт этот закончится — и весной переедем…

— Да грош цена твоим обещаниям! Ты говорил — уйдешь со службы, и будет спокойнее. Устроишься на нормальную работу. Но сейчас же ещё хуже! С кем ты вообще связался?

— Давай не начинай, а? Деньги ведь надо как-то зарабатывать. Потерпи немного. Осталось меньше года.

— Да терплю. Терплю… Шесть лет уже терплю. Но знаешь, что? Дело же не в контрактах. Не в работе. Я… Я просто поняла, что ты… не изменишься. Всё дело в тебе.

— Ну что опять не так, Насть? Я же это всё ради тебя! Ради нас.

Она протестующе мотает головой.

— Нет. Я это только недавно поняла… Когда ты в пятницу на тех парней возле бара напал.

— Я? Напал⁈ Ты же сама всё видела!

В мозгу мелькают совсем уж смутные, смазанные кадры воспоминаний. Сценка, банальная до тошноты. Поздний вечер, полупустые улицы. Молодой парень, видимо, провожающий девушку после ресторана. И компания подвыпивших типов весьма характерной наружности, преградившая им путь.

— Вот зачем ты вообще полез, а? — шепчет она с неожиданной злостью.

— В смысле⁈ А что — стоять, смотреть на них? Таким пока в рыло не дашь — не отстанут.

— Тебе-то какое дело? Пусть полицию бы кто-нибудь вызвал. Там народу кругом полно было.

— Угу. Вот только что-то никто не спешил помочь-то.

— Вот именно, Игорь! Вот именно! Это тебе вечно больше всех надо! Это ты вечно лезешь кого-то спасать, за кого-то заступаться!

— Это, по-твоему, плохо?

— Тебя ведь там чуть ножом не пырнули!

— Чуть-чуть — не считается.

— Да брось ты шуточки свои! Я серьёзно. Ты обо мне-то вообще думал в тот момент? О том, что у тебя семья? О детях будущих?

— То есть ты хотела бы, чтобы я просто мимо прошёл?

— Да, представь себе! Потому что все нормальные люди так и сделают. Зачем тебе это геройствование? Кому ты хочешь что-то доказать?

— Да никому я ничего не доказываю! Просто… Ну не мог я пройти мимо, ты понимаешь это или нет? Не мог! Сам себе бы не простил потом.

— Вот именно… И ты не изменишься.

— Ну, и что теперь?

— А ничего. Я просто не хочу в какой-то момент остаться одна. И уж тем более ребёнку своему я не хотела бы такой участи.

Она порывисто вскакивает с кровати, распахивает шкаф, начинает судорожно срывать вещи с вешалок.

— Насть, не дури! Ну что за глупости… Настя!!

После сумрака полутёмной комнаты вдруг бьёт в глаза солнечный свет — такой яркий, что заставляет щуриться. Когда глаза чуть привыкают — становится видна искрящаяся на солнце гладь большого озера, с одной стороны поросшего камышом. С холма от окруженных плетеной изгородью изб к воде спускается тропинка.

На траве на полпути к деревне сидит русоволосая девчонка с толстенными косами и с дрожащими от обиды губами осматривает опрокинутые вёдра с водой. Потирая ушибленный копчик, поднимается, ищет взглядом упавшее в траву коромысло.

Мальчишки, ватагой обступившие её со всех сторон, не торопятся помочь. Наоборот, гогочут, тычут пальцами.

— Колыванова-то и правда косолапая!

— Так немудрено — говорят, папаша её с медведицей спит.

— А что, правда что ли, Варька? Где мамаша-то твоя? К спячке готовится?

Девчонка, сдувая непослушную прядку со лба, зло зыркает на обидчиков.

— Кто бечёвку натянул? Ты, Карась? Подлая твоя душонка.

— Ишь ты, по человечьи разговаривает!

— Ну чего гогочете? Вот батюшке пожалуюсь, как с леса вернётся — он вам всем чубы надерёт!

— Ага, как же!

Мальчишки бегают вокруг объекта насмешек кругами, держась на расстоянии пары шагов. Самые младшие даже кидаются издали еловыми шишками.

— Отстаньте от неё!

— А это кто ещё вылупился?

— Да это ж ведьмин сынок!

— Иди-ка отсюда, Богдашка! — презрительно скривившись, сплевывает под ноги самый крупный из пацанов — с непослушной копной рыжеватых волос и широкой щербинкой между верхними зубами. — А то как в прошлый раз накостыляю.

Вместо ответа ему прямо в нос летит кулак — плотно сжатый, исцарапанный, со сбитыми напрочь костяшками.

— Ах ты, мелкий…

Мгновением позже поляна превращается в настоящее поле битвы. Деревенская шпана накидывается всей толпой, в куче-мале, катающейся по траве, уже едва можно разглядеть, где чья рука или нога. Удары кулаков сыплются со всех сторон, но даже под их градом я как-то выкарабкиваюсь на четвереньках. В траве под руку попадается увесистая деревянная дуга, и пальцы смыкаются на ней, как на дубине…

— Ну что ты опять натворил? — сокрушённо качает головой темноволосая женщина, и костяные украшения на её лбу едва слышно постукивают. — Так, сиди тихо…

Аккуратные прикосновения влажной тряпицы к щеке вокруг заплывшего глаза вызывают жгучую пульсирующую боль, но я, стиснув кулаки и зубы, стараюсь не двигаться.

— Терпи, терпи. Раз любишь подраться — привыкай и к синякам…

— Да не люблю я драться, мама! Просто… Опять эти олухи Варю обижали.

Женщина вздыхает и гладит меня по волосам.

— Прикипел ты, я вижу, к соседке? Уж давно ведь съехали из дома Колывановых. Не обязательно теперь её опекать.

— И что теперь — мимо проходить?

— Ты ей ничего не должен, Богдан. Да и вообще… Помнишь, что я тебе говорила, когда мы сюда приехали?

— Ни к кому не привязываться, — тихо проворчал я.

— Верно. Мы тут ненадолго. Не заводи здесь друзей, и тем более врагов. И не лезь в драку почём зря!

Наклонившись, она заглядывает прямо в глаза, и от её взгляда невозможно уклониться.

— Ты должен беречь себя, Богдан! Тебе особая судьба уготована. Не растрать себя по пустякам.

— Варя — это не пустяки! — упрямо склонив голову, засопел я.

— Ох, горюшко ты моё… — улыбается мама и треплет меня по макушке.

Осколки воспоминаний мелькают перед внутренним взором всё быстрее, становясь всё более бессвязными. Я уже порой не понимаю, кто там, в этих воспоминаниях — Игорь или Богдан. Тем более что зачастую ситуации очень схожи — вплоть до совпадающих слово в слово фраз, жестов, интонаций. Будто это