Эрнест признался Хотчнеру, который теперь стал его ближайшим доверенным лицом, что отношения с Мэри беспокоят его. Он признавал, что пренебрегал ею и чувствует себя виноватым. «И, знаешь, у нее такой зуб на меня. Я здорово повеселился… что ж, не все вертится вокруг нее», – заметил он, слагая с себя часть вины. Однако проводив ее в Штаты, Эрнест действительно начал беспокоиться, и эта озабоченность часто будет прорываться в его разговорах. Он купил ей бриллиантовую брошь в «Картье», надеясь тем сгладить разногласия между ними, и не раз спрашивал Хотча и Валери, как они считают, расположит ли это ее к нему. Кажется, он наконец понял, что его просьба развлекать Ордоньесов в Гаване и затем в новом доме в Кетчуме доставит ей много хлопот. И пусть это показалось бы пустяковой уступкой, Эрнест, похоже, понял чувства Мэри, чей труд он принимал как само собой разумеющееся.

И в то же время ему хотелось сохранить отношения с Валери. Несмотря на то как позже она написала, что тем летом в Испании они едва касались друг друга, не считая нескольких медвежьих объятий, он старался ходить с ней под руку; Эрнест продолжал терзаться муками, которые, по его мнению, были любовью. В один из последних вечеров во Франции, когда Мэри уже улетела домой, Эрнест попросил Валери приехать на Кубу в январе и пожить с ними в «Финке». Он сказал, что не сможет хорошо работать без нее, что нуждается в ее присутствии в эмоциональном смысле. Валери, не ожидавшая такого поворота событий, сказала, что ей придется об этом подумать. Эрнест продолжал говорить, как записывала Валери: «Жизнь без меня… есть nada» [исп. ничто. – Прим. пер.]. Он угрожал покончить с собой, если она не приедет. «Первой моей реакцией был гнев», – написала Валери. Он слишком часто говорил о самоубийстве своего отца как о малодушном поступке (он верил в это, хотя и не всегда признавался). Она понимала, что Эрнест ее тонко шантажирует. Валери, необыкновенно добросердечная и находчивая молодая женщина, отнеслась к событиям того лета и своей дружбе с Эрнестом как отличному приключению и очень привязалась к нему за это время. «Путешествие с Эрнестом не могло надоесть, – писала она. – Он был человеком крайностей». Она видела его темную сторону: депрессии, гнев, огромный эгоизм. Но когда Эрнест наслаждался жизнью, то «наслаждался ею в полной мере, и у него был дар делиться своей радостью и энтузиазмом с окружающими… У него был самый пытливый ум из всех, кого я встречала». Несмотря на его безрассудное увлечение, когда Эрнест сказал, что она нужна ему на Кубе, Валери ощутила, что на самом деле романтическая любовь во всем этом играет совсем небольшую роль. Он буквально не мог жить без нее, но она нужна была ему как ассистент и секретарь, как компаньонка, как человек, который мог удовлетворить его нарциссические потребности, не обременяя его супружеством. И пожалуй, самое главное – она нужна была ему как человек, с которым он мог бы фантазировать о будущем, в те моменты, когда перед собой он видел только черноту.

Работа над текстом о корриде продвигалась не очень хорошо, хотя фотограф «Лайф» Ларри Берроуз сделал несколько впечатляющих снимков и не лез к Эрнесту, как одобрительно заметил тот Хотчнеру. Однако действительно существуют признаки, что Эрнесту трудно было излагать слова на бумаге. Валери в мемуарах написала, что от нее требовалось не только быть «читателем-критиком». Она должна была уметь «писать понятным языком, уметь слушать и обсуждать, запоминать и делать необходимые заметки». Когда Хотчнер прилетел в США, то оставил «коробку дьявола» у Эрнеста. Этим аппаратом на самом деле был портативный магнитофон «Могавк», Эрнест и Хотч часто говорили о том, что Эрнест «запишет на «Могавк» речь, которую потом можно будет расшифровывать. Хотчнер работал над телевизионной постановкой «Убийц», и когда ему требовались новые тексты от Эрнеста, он просил его «наговорить на ленту «Могавка». Эрнест по-прежнему чувствовал себя неуютно в компании аппарата, но он схватился за эту возможность, чтобы начать сочинять – настолько ему было трудно писать. Эрнест уже давно привык диктовать письма и потому считал, что «коробка» поможет ему писать тексты для Хотчнера, который в дальнейшем поможет ему выразить все, что он хотел сказать. К сожалению, Эрнест оставил аппарат в Малаге. «Если бы ящик был здесь, – писал он Хотчу, – я бы просто наговорил в него, отправил тебе пленки, и ты бы использовал их или нет».

Прозвище Билла Дэвиса «el Negro» [исп. черный. – Прим. пер.] стало дежурной шуткой среди квадрильи Хемингуэя-Ордоньеса. Никто не знал, откуда взялось это имя, хотя кое-кто считал, что Билла прозвали так из-за больших губ. Впрочем, судя по замечанию Ордоньеса, можно предполагать другой источник. Hacer el negro на испанском языке означает «выполнять работу литературного негра». Ордоньес шутил: «Эрнесто не может писать… Билл – его negro. Он рассказывает Биллу истории в путешествиях или когда они едут в город, и потом негр записывает их. Теперь я знаю этот трюк» («Скрибнерс» исключит это слово из текста опубликованной в 1985 году книги «Опасное лето»). И хотя маловероятно, чтобы самые близкие к Эрнесту люди действительно писали за него, неизбежно создается впечатление, что они беспокоились о его способности писать в то время и что ощущали его собственное беспокойство. Писать – больше не было естественной способностью.

Эти опасения и сомнения оказались убийственно верными. Эрнест вернулся из Европы на «Либерте» и прибыл в Нью-Йорк 1 ноября. Через несколько дней вместе с Ордоньесами он вылетел в Гавану. Мэри встретила их в «Финке», но вскоре уехала в Чикаго вместе с горничной-ямайкой Лолой, купить предметы домашнего обихода и интерьера, а затем отправилась в Кетчум. Эрнест и Ордоньесы, вместе с Роберто Эррерой, меняясь за рулем, отправились в дорогу из Ки-Уэста в Айдахо в новом микроавтобусе, который предоставил им «Бьюик» (в обмен на разрешение сделать рекламные фотографии и получить положительный отзыв – все устроил Хотчнер). Хотчнеру Эрнест сказал, что поездка прошла не очень хорошо (подробностей мы не знаем) и что его гости чувствовали себя в Кетчуме не так непринужденно, как на испаноязычной Кубе. Еще до того, как они смогли выбраться на один день поохотиться на уток, Антонио позвонила сестра из Мексики, и он объявил, что чрезвычайные семейные обстоятельства вынуждают его и Кармен немедленно уехать. Можно предположить, какое облегчение испытала Мэри, но Эрнест пал духом.

Эрнест передал рукопись парижских зарисовок Чарльзу Скрибнеру-младшему, когда был в Нью-Йорке проездом. В Кетчуме он написал еще несколько страниц, но понял, что не способен взяться за рукопись «Райского сада», как он надеялся. Осень выдалась не очень хорошей; по какой-то причине старые товарищи Эрнеста не смогли выйти вместе с ним на охоту, и он стрелял с ними по тарелочкам на стоянке рядом с домом около часа в обеденное время. В начале охоты на уток Мэри неудачно упала на замерзшую землю, она умудрилась поднять ружье над головой, но разбила локоть. Рука требовала небольшой хирургической операции; однако потом, поскольку восстановление пошло не так, руку пришлось снова сломать и заново зафиксировать. Эрнест проявил немилосердие; по дороге в больницу в машине он ругал Мэри за то, что она жалуется на боль, и говорил, что его солдаты так не поступали. Выздоровление оказалось долгим и трудным, и Эрнест с неохотой помогал ей.