с пирожными. В этом уютном доме цветы были повсюду — как дань легенде, и ему было неудобно расспрашивать седую царственную даму о когдатошнем романе ее молодости: он полагал это неприличным. Но в какой-то момент все-таки не выдержал, спросил, правду ли говорят, что цветы от Маяковского спасли ее во время войны? Разве это не красивая сказка? Возможно ли, чтобы столько лет подряд…

— Пейте чай, — ответила Татьяна — пейте чай. Вы ведь никуда не торопитесь?

И в этот момент в двери позвонили.

Он никогда в жизни больше не видел такого роскошного букета, за которым почти не было видно посыльного, букета золотых японских хризантем, похожих на сгустки солнца. И из-за охапки этого сверкающего на солнце великолепия голос посыльного произнес: “От Маяковского”".

В этой истории всё прекрасно — и цветы и любовь. Поэтому блогеры охотно перепечатывают (вернее, перекладывают) её в свои уютные журнальчики. Ну, и, натурально, снабжают картинками ночного Парижа, и фотографией корзины с цветами, взятой напрокат с сайта брачного агентства.

Но ещё прекраснее в этой истории то, что Татьяна Яковлева, в замужестве дю Плесси, а во втором замужестве дю Плеси-Либерман (1904–1991), вовсе не жила всю жизнь в Париже. После свадьбы она уехала с мужем в Варшаву, в зону, малодосягаемую для парижских цветочных магазинов. С мужем, кстати, она потом рассталась, вовсе не бедствовала, а чуть погодя, во время войны случилась печальная история — дю Плесси был лётчиком, воевавшим на стороне союзников, и его сбили в 1941 году. Татьяна Алексеевна с дочерью бежали от войны в Нью-Йорк, где и прожила довольно долго. Умерла она, кажется, где-то в Коннектикуте, но не в этом суть.

Подобное лучше всех описал Набоков в романе "Соглядатай". Там герой, рассказывает своим знакомым-эмигрантам, как он решил организовать партизанский отряд в Ялте после ухода белых. Он мрачно и со значением рассказывает, как они скрывались в горах, он был ранен, дополз, истекая кровью до Ялты. От вокзала раздавались выстрелы, там, видимо, кого-то расстреливали. Он, отлежавшись у друга, решил бежать из города, но на вокзале его опознала горничная, служившая у его друзей. Он думал, что его ведут на допрос, но его просто ставят к стенке пакгауза. Тогда он из браунинга уложил одного, второго и, воспользовавшись тем, что проходящий поезд разделил его и преследователей, убежал.

Набоковского героя слушают внимательно, а после счастливой развязки один из гостей говорит печальным голосом:

— К сожалению, в Ялте вокзала нет.

«Это было неожиданно и ужасно. Чудесный мыльный пузырь, сизо-радужный, с отражением окна на глянцевитом боку, растёт, раздувается — и вдруг нет его, только немного щекочущей сырости прямо в лицо».

Так и с этой историей.

Нет, конечно, цветочный магазин мог высылать нарочного на подводной лодке, что прорвавшись через немецкую блокаду, доставляла привет от Маяковского в Нью-Йорк. Корзины с цветами могли путешествовать на тайном самолёте, который укрываясь от зениток, доставлял их в Америку. Многое можно придумать. Киевский инженер, писавший стихи, умер, и я не хочу придумывать детали его истории.

В Ялте вокзала нет.

Но отчего не быть цветам?

Цветам можно. Причём есть куда более спокойные истории. Вот, к примеру, (понятно, что источник не академический), но: «И все же Татьяна была почти влюблена. Еще бы! Маяковский умел ухаживать, как никто! Он, к примеру, договорился в цветочном магазине, чтобы каждую неделю ей домой доставляли цветы с приколотой запиской — каждому букету свое четверостишие. Всего их было пятьдесят четыре»[19].

А вот совершенно неажиотажная книга Александра Михайлова в серии ЖЗЛ «Маяковский»: «Так ли это или не так, помогает понять переписка, возобновившаяся после отъезда Маяковского в Москву. Уезжая из Парижа, он устроил свои проводы в ресторане «Гранд Шомье». Были Арагон, Эльза Триоле, Яковлева, еще один парижский знакомый Маяковского и бывший тогда в Париже Лев Никулин. Никулину запомнилось, что все за столом веселились, вели себя так, будто расстаются, чтобы скоро встретиться. Уезжая из Парижа, Маяковский оставил деньги в цветочном магазине, и Татьяне Алексеевне еженедельно приносили цветы «от него». Для каждого букета была оставлена записка в стихах, как визитная карточка, с шутливой подписью — Маркиз WM. В письмах из Москвы снова звучат слова, полные нетерпения и надежды»[20].

Но дело не в том, год, несколько месяцев или неделю доставляли цветы виконтессе дю Плесси и даже не в том, каково соотношение гонорара и счетов из оранжереи.

Но ведь обывателю не интересно «как было». Ему нужно, чтобы был миллион алых роз, чтобы поступок был причудлив, чтобы кровь и любовь, и по ялтинскому вокзалу, бежал, отстреливаясь мускулистый красавец, лейтенант флота, а в груди доверчивой и слабой ещё достаточно отваги похитить важные бумаги для неприятельского штаба. И в исступленьи, как гитана, она заламывает руки. Разлука. Бешеные звуки затравленного фортепьяно.

Сентиментальная горячка обывателя превращает хорошую историю в хуй знает что.

Извините, если кого обидел.

24 июля 2013

История про то, что два раза не вставать (2013-07-25)

Нет, всё-таки одно место в сериале "Маяковский. Два дня" меня поставило в тупик. В седьмой серии там есть эпизод, где Маяковский пересказывает Мейерхольду свою пьесу "Баня" (это очень гуманно, потому что это — образовательный сериал). Но знаменитый режиссёр не разделяет его оптимизма. Он говорит: "А не запретят ли, как Булгакова?" (Это довольно комично, если учесть, что Маяковский как раз был за запрет Булгакова), и добавляет: "О Силове слышал?"

Маяковский недоумевает: "Володя Силов? Он составляет библиографию Хлебникова. И мою составит".

Мейерхольд говорит: "Так расстреляли Силова — за шпионаж и контрреволюционную деятельность".

Это есть здесь, на 41:20.

И, чтобы два раза не вставать — хочу спросить, что это за Владимир Силов (То есть, понятно, чем он писал про Маяковского, что за стихи писал. Понятно, что это вот этот Владимир Александрович Силлов. Но тогда же расстреляли некоего Силова — вместе с неким Рабиновичем. Они угорели по делу Блюмкина: по-моему, хотели как-то блюмкинский чемодан передать кому-то. При этом Блюмкин расстрелян отдельно, а вот про Силова с Рабиновичем известно мало, только из сообщения Троцкого (который упоминает Силова с одним "л", и говорит, что они оба — сотрудники ОГПУ расстрелянные не в 1930, а 1929 году).

Что это за Силов? Тот же? Иной? Кто знает? Или, всё же однофамильцы? Или всё дело в удвоенной "лл"? Просто расстрельный приговор, характерный для конца тридцатых, в 1930 всё же редкость. За что реально Силлова