Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дорогой друг, — с чувством сказал Шастунов. — Хотя моя жизнь и никому теперь не нужна, но всё же ею я обязан вам, и она принадлежит вам. Что моя жизнь? Я растерял всё! Я потерял отца, любимую женщину и, кажется, нанёс нечаянный удар тому делу, которому служил. Но… благодарю вас!
— Не надо, — ответил де Бриссак. — Ваш жизненный путь ещё долог, и не моей воле вы обязаны жизнью. Теперь прощайте. Я уезжаю из России. Я сделал здесь всё, что было можно сделать; теперь поеду дальше.
— Я увижу вас? — с невольной грустью спросил Шастунов.
Де Бриссак пристально взглянул на него и ответил:
— Мы увидимся, но через долгие годы и в новые времена. Прощайте, юный друг. Но если вы не увидите меня, то получите обо мне вести…
Он пожал руку Шастунову и вышел в другую дверь. Шастунов вздохнул и начал собираться. Его плащ исчез.
— Делать нечего, — с брезгливой гримасой произнёс он, накидывая на себя плащ Рейнгольда.
Он застал членов Верховного Совета в Мастерской палате. Макшеев и Дивинский уже ушли.
Шастунов подробно доложил обо всем происшедшем, не утаив и о поединке. Он только не упомянул имени Лопухиной.
— Следовало бы тебя за это судить, — сурово сказал Василий Владимирович. — Ты не смел затевать с ним поединка, когда был послан арестовать его. И что же! Ты упустил врага, получил рану и нарушил приказание! Да, тебя следовало бы судить. Но теперь не такое время, — продолжал он. — Ты ещё можешь искупить свою вину. Приходи сюда опять часа через три за приказаниями. Мы должны кончить сегодня днём то, что не удалось нам исполнить ночью…
Опустив голову, Шастунов вышел. Голова его кружилась, плечо ныло, ему хотелось пить и спать. Он поехал домой, выпил вина и лёг спать, приказав Ваське разбудить себя через два часа.
Несмотря на решимость и уверенность в победе, верховники всё же вполне понимали всю важность и опасность затеваемого ими дела. Арестовать Бирона во дворце императрицы! Арестовать первых сановников государства! Казнить одного из важнейших лиц империи! Сослать первенствующего члена Синода!
Но решение было принято. Утром Верховный Совет явится к императрице. Фельдмаршал Голицын арестует Бирона. Дома Салтыкова и Черкасского окружены. Им не спастись. Сегодня же они будут арестованы, и императрица сегодня же присягнёт в Архангельском соборе на верность кондициям, иначе «лишена будет короны российской».
Члены Совета тут же, в Мастерской палате, кое‑как расположились, чтобы вздремнуть часок-другой. Но отдых их был недолог…
Едва взошло солнце в каком‑то кровавом тумане, как они были разбужены Степановым. От своих курьеров, отправленных им, как всегда, во дворец с указами к рассмотрению императрицы, Степанов получил странные и тревожные вести.
— Что случилось? — спросил Василий Владимирович.
Расстроенный Степанов сообщил, что дворец окружён войсками, что один за другим прибывают во дворец представители шляхетства, генералитета, гвардейские офицеры — целой толпой.
Дмитрий Михайлович кинул тревожный взор на своего брата — фельдмаршала.
— Надо ехать и нам, — решительно произнёс Василий Владимирович.
В это время явились за приказаниями Макшеев, Дивинский и немного оправившийся Шастунов.
Им велели ехать во дворец, куда поспешили и верховники.
Больше тысячи людей толпились в дворцовых залах. Аудиенц-зала была заполнена преимущественно гвардейскими офицерами. Несколько в стороне верховники увидели, к своему изумлению, и Черкасского, и Барятинского, и князя Трубецкого с Матюшкиным.
При входе в аудиенц-залу их встретил капитан Альбрехт, стоявший в дверях и отсалютовавший фельдмаршалам.
— Ты разве начальник караула? — спросил его поражённый фельдмаршал Михаил Михайлович.
— Начальник дневного караула, ваше сиятельство, — ответил Альбрехт.
Михаил Михайлович нахмурился.
— Отчего меня не известили о прибытии семёновцев и преображенцев? — спросил Василий Владимирович. — Кто здесь распоряжался?
— По повелению её величества сегодня войсками гвардии командует генерал Салтыков, — ответил Альбрехт.
Фельдмаршалы переглянулись.
— Василий Владимирович, ужели мы обыграны? — тихо произнёс Михаил Михайлович.
Василий Владимирович покачал головой. Дмитрий Михайлович подошёл к Матюшкину и Трубецкому.
— Что всё это значит? — спросил он.
— Императрица пожелала выслушать сама мнения шляхетства, — уклончиво ответил Матюшкин.
Черкасский был, видимо, взволнован. Стоящий рядом с ним Кантемир что‑то горячо говорил ему.
Огромная зала вся гудела от сдержанных голосов, и в этом сдержанном гуле было что‑то гневное и угрожающее. Из толпы офицеров иногда вырывались громкие фразы:
— Кто смеет ограничивать волю государыни?! Долой верховников!..
Верховники слышали это, видели враждебные взгляды и чувствовали приближающийся какой‑то роковой момент.
Но вот всё стихло.
Широко распахнулись двери, и в предшествии церемониймейстеров с золотыми жезлами вошла императрица» За ней следовала блестящая свита офицеров, её статс-дамы и фрейлины.
Императрица казалась очень бледной в своём траурном платье, с небольшой короной на голове. Она выглядела моложе и стройнее. Большие чёрные глаза сверкали решимостью и словно затаённой угрозой. Впереди статс-дам шла герцогиня Мекленбургская, отдала всем поклон и опустилась в кресло.
Взойдя по ступеням трона, императрица остановилась, отдала всем поклон и села. Как‑то напряжённо и нервно прозвучал её голос, когда она обратилась к присутствующим:
— Для блага моих подданных решила я выслушать мнения представителей «общества» о лучшем государственном устроении империи нашей. Не о благе своём помышляем мы, но токмо о благе державы нашей, вверенной нам всемогущим Богом. — Она замолчала и устремила напряжённый, ожидающий взор на князя Черкасского.
Грузная фигура князя Черкасского заколыхалась. Он двинулся к трону в сопровождении Татищева, державшего в руках челобитную.
Все словно замерли.
Верховники подались вперёд и тесной группой стояли почти у самых ступеней трона.
— Ваше величество удостоит выслушать всеподданнейшую челобитную всего шляхетства, — низко склоняясь, произнёс Черкасский и, сделав шаг в сторону, уступил место Татищеву.
Бледная Анна кивнула головой.
Татищев выступил вперёд и громким голосом начал читать.
Челобитная начиналась благодарностью императрице за подписание кондиций, но вместе с тем говорила, что «в некоторых обстоятельствах тех пунктов находятся сумнительства такие, что большая часть народа состоит в стороне предыдущего беспокойства», что ещё не были в Верховном Совете рассмотрены представленные шляхетством мнения и потому представители «общества» всепокорно просят императрицу, дабы императрица всемилостивейше соизволила «собраться всему генералитету, офицерам и шляхетству по одному или по два от фамилий рассмотреть и все обстоятельства исследовать, согласным мнением, по большим голосам форму правления государственного сочинить и вашему величеству к утверждению представить».
Верховники вздохнули свободнее по выслушании челобитной.
Анна расстроенно и смущённо оглянулась вокруг. Она
