конца самым искренним и задушевным здравицам, полным веры в скорое рассеяние красного кошмара, и приветствие новых, благодатных дней измученной России.

Вполне понятно, что одновременно с офицерами не менее оживленно и весело пировали и солдаты. Их праздничный обед проходил в тенистом таганрогском парке, где уже с утра были расставлены ряды столов, уставленных всевозможными яствами. И центральною фигурой на этом обеде являлся неизменный солдатский любимец – поручик Вольф, ни на минуту не оставлявший своих подчиненных за все время торжества.

Последнее закончилось только с наступлением сумерек, когда наши щеголеватые добровольцы понемногу стали расходиться по аллеям парка, где их уже давно ждали новые интересные встречи и знакомства, вполне естественные для молодых и бесхитростных душ и сердец.

Так прошел наш памятный полковой праздник 1919 года, оставивший по себе одно из самых радужных воспоминаний. Как хотелось тогда жить, работать, отдать свою жизнь для возрождения России и ее армии – и как искренно верилось в то, что наша работа не пропадет даром… Через несколько дней было назначено наше выступление на фронт.

В тылу у противника

– Ваше благородие!.. Ваше благородие!.. Извольте вставать… срочное приказание!..

Надо мною стоял наш бравый вахмистр Архипенко и хотя и деликатно, но вместе с тем и довольно настойчиво теребил меня за плечо.

Я быстро пробудился от недолгого сна и вскочил на ноги, торопясь одеться, в то время как Архипенко с тою же неумолимою настойчивостью будил спавших со мною в одном помещении капитана Поморского и поручика Вольфа.

Когда я посмотрел на часы, то оказалось, что поспать нам удалось всего два часа – и все это после того, как накануне мы целый день проболтались в утомительном переходе и от сильной усталости не могли даже поужинать.

Но неожиданный подъем среди ночи и возможность боя каждый из нас предвидел, а потому ничуть и не удивился раннему визиту Архипенко… Шла Гражданская война, и притом еще самая ожесточенная, и все мы давно привыкли к полнейшему отрешению от личных интересов, а тем более от интересов своего «я», всецело подчинившегося духу и до крайности взвинченным нервам.

Через минуту – сна как не бывало. Вошел наш офицер, подпоручик Штейн, только что прискакавший из штаба отряда.

– Приказание от генерала Тилло!..

Он передал пакет Н.П. Поморскому – и вслед за тем все вокруг засуетилось, задвигалось, зазвенело оружием и шпорами, для того чтобы спустя несколько минут навсегда исчезнуть из деревни, в которую, кстати сказать, мы пришли всего часа за четыре до этого.

Кругом еще стояла темная ночь, и даже на восточной части неба еще не было признаков, что она скоро кончится.

– Это хорошо, что еще так темно! – поспешно мне бросил Поморский. – Нам приказано пробраться в глубокий тыл противника и попортить в нескольких местах железнодорожный путь!

– Забавно! – заметил кто-то. – И забавно, и не так просто!

– Увидим… Была не была… Но спешить необходимо, так как уже на рассвете должно состояться наступление всего отряда, а к тому времени мы уже должны и взорвать виадуки, и разворотить все остальное… Приказание генерала гласит, что мы всеми силами должны постараться лишить противника возможности что-либо вывезти с узловой железнодорожной станции. Там у него, как оказывается, целые горы всякого имущества…

Времени терять было нельзя, так как драгоценна была каждая минута темноты и ночи, и, рассмотрев привезенную из штаба карту, мы совместно обозначили приблизительный путь нашего движения в темноте, в незнакомой местности и, самое главное, – в тылу у противника.

– Ну как?.. Проведешь нас, дядько?.. Не подкатишь? – спрашивали мы проводника.

Перед нами стоял невысокий мужичок из местных хозяев – один из самых важных людей, необходимых для успеха предпринятой экспедиции, согласившийся быть нашим проводником до самой железнодорожной линии. Одну за другою мы назвали ему ряд деревень, через которые должен был проходить весь отряд.

– Знаешь?

– Ну как не знать… Иначе бы не брался… Сами понимаете…

– Ну так смотри, дядько!.. Помни, что теперь война…

И мы двинулись.

Ночь была темною, но теплой, без всяких признаков ветра, причем именно последнее обстоятельство далеко не помогало выполнению нашей рискованной задачи. Всякий лишний звук при нашем движении, каждое фырканье коня или какое-нибудь побрякиванье металлической части на вьюках, пулеметных тачанках или подрывных двуколках могли выдать с головою весь наш отряд, около полуночи уже вышедший в путь из спавшей мертвым сном деревни. Мы уходили навстречу всяким неожиданностям в полном составе из двух больших взводов, при пулеметах и с наполненными всякими взрывчатыми веществами двуколками.

Не прошло и получаса, как нами была пройдена последняя линия сторожевого охранения наших главных сил, – и мы, оторвавшись от них, шли вперед, навстречу неизвестности, совсем самостоятельной боевой единицей, предоставленной своей собственной судьбе без всякой надежды на чью-либо поддержку.

Никто не решался обмолвиться ни единым словом, ни одна спичка не вспыхнула в темноте для закуривания папиросы; и невидимо, и тихо двигались где-то впереди верные и надежные наши щупальцы-дозоры. Избегая населенных мест, прошли мы таким образом верст 8—10, пока со стороны Азовского моря не повеяло легким солоноватым ветерком, тотчас же вызвавшим в истомленном теле неприятную дрожь.

– Кончена ночь! – послышался шепот Поморского. – Сейчас начнет светать… станет хуже!..

Он был прав, так как на востоке уже виднелась белесоватая полоска рассвета, вскоре начавшая превращать густую темноту южной ночи в синеватую мглу.

Гасли и исчезали звезды, усилился предрассветный ветерок…

– Пока… все слава богу! – опять шепнул Поморский. – Идем укрыто и, кажется, не сбиваемся.

Но едва успел Николай Петрович произнести последнее слово, как – и он, и я – неожиданно вздрогнули, полубессознательно охваченные неприятным чувством, весьма близким к страху.

– Что это?.. Ты слышал?

– Да, да… Провались он в болото!.. Как же это так близко?..

В томительном молчании мы шли дальше, полные самых тревожных переживаний, ни на мгновение не переставая думать о том, что столь резко изменило наше настроение…

Пусть читатель не думает, что это было что-либо безусловно определенное, как, например, человеческий оклик или, что еще хуже, – выстрел из винтовки… Ничего подобного на нашем пути пока не встретилось. Но тот из читателей, кому пришлось в военные годы принимать участие в делах, подобных нашему, тотчас же поймет, сколь важною являлась эта ничтожная причина для нашего беспокойства.

Это был… крик петуха – крик самого обыкновенного петуха, столь обычный для всякого деревенского жителя в предрассветное время… Первый петух – и больше ничего, что же в этом особенного?

Но вот подумайте!.. Этот самый петух тогда заставил нас содрогнуться, пережить самые тяжелые минуты, стремительно подумать о собственной