Смерть Рузвельта вызвала в СССР подлинную тревогу[234], оправданность которой скоро подтвердилась, особенно когда президент Трумэн начал с того, что сразу же после победы в Европе прекратил поставки СССР по ленд-лизу, хотя на Советском Союзе еще лежало обязательство вступить в войну с Японией на стороне Америки. Как мы знаем из описания Гопкинсом его визита в Москву, состоявшегося вскоре после этого, Сталин был сильно раздражен и оскорблен этим шагом, который Стеттиниус назвал «несвоевременным и непостижимым».

Собственно, Ялтинская конференция – эта великая демонстрация единства целей трех держав в предвидении близкой победы над Германией – оказалась, пожалуй, неизбежным водоразделом в отношениях между союзниками. Пока шла титаническая борьба, противоречивые интересы и идеи, которые в обычных условиях были почти несовместимы, отодвигались на задний план. Но теперь, когда пришло время готовиться к миру, достигнутые рабочие компромиссы оказались слишком непрочными. Как мы видели, даже и этих компромиссов было довольно трудно достигать. Теперь же они подверглись испытанию, каким явилось их практическое применение и конкретное истолкование. Все труднее становилось скрывать глубокие различия подлинных интересов и взглядов между партнерами по коалиции военного времени.

В самом конце войны в Европе усилению напряженности в отношениях между Советским Союзом и союзниками способствовал еще один психологический фактор. Близость победы вызвала в СССР не только чувство облегчения и надежды, но также естественную вспышку национальной гордости. Наблюдалась – и не в последнюю очередь в Красной Армии – тенденция возмущаться присутствием западных союзников в Германии, и особенно в Берлине, во время штурма которого стольким тысячам советских солдат суждено было погибнуть в последние дни войны.

С другой стороны, СССР был сильно разоренной страной, и перед ним прежде всего стояла гигантская задача восстановления экономики. Но в то же время он вознесся выше всех, ибо выиграл величайшую в своей истории войну. Никогда еще будущее не казалось таким светлым. Будущее, казалось, сулило заманчивые возможности. Для некоторых это была революционная Европа, для большинства – счастливая, процветающая Россия. Многие из тех, кто тогда мечтал о таком счастливом будущем, предполагали также, что союз трех великих держав после войны сохранится. Побледней иллюзии суждено было рассеяться спустя всего несколько месяцев, после взрыва атомной бомбы над Хиросимой…

Глава III

Берлин в июне 1945 г

Подростки играют на немецком танке «Пантера», подбитом на одной из улиц Берлина

Берлин был совсем не похож на себя. Вокруг виллы росли кусты жасмина, и сад был напоен их сильным, сладким ароматом. На деревьях щебетали птицы, а в конце залитой солнцем аллеи виднелась ярко-голубая гладь озера Ваннзее.

«Хорошо жили, паразиты», – сказал русский парень, часовой у ворот виллы. Это был юноша лет 19–20, с пушком на подбородке, краснощекий, со смеющимися голубыми глазами. На гимнастерке защитного цвета у него были медали «За оборону Сталинграда» и «За отвагу». «Хорошо жили, паразиты, – повторил он. – В Восточной Пруссии у них были огромные имения, а в городах, которые не сожгли или не разбомбили к чертям, много красивых домов. А полюбуйтесь на эти дачи! Зачем же они напали на нас, если им так хорошо жилось?»

Эта мысль особенно занимала солдата Красной Армии в то первое лето в Германии. Признаки «западного» процветания не произвели на них ошеломляющего впечатления, их просто возмущало, что эти «богатые» немцы хотели завоевать Россию.

«А подумайте, сколько они убили наших ребят, – продолжал часовой. – Под Берлином было жарко. Некоторые немецкие юнцы прямо с ума посходили: некоторые бросались на наши танки со своими фаустпатронами и немало их подбили. А девчонки бросали из окон ручные гранаты. Теперь-то все они присмирели. А между прочим, среди немцев есть неплохие люди. Конечно, они напуганы, потому-то они такие вежливые. Я, знаете, потерял по пути сюда многих своих товарищей, и никто не мог быть уверен, что доберется живым до Берлина. Сейчас-то мне хорошо. У нас, четверых своя моторка, и вечерами мы катаемся по озеру. Здесь несколько соединяющихся между собой озер, так что на лодке можно проехать много километров. Неплохое тут местечко, как вы считаете? Немцев сейчас сюда не пускают. Оно называется Венденшлосс».

«Паразит», которому принадлежала вилла, был, как видно, важной птицей в местной организации нацистской партии. У меня в спальне еще лежали немецкие книги, преимущественно нацистская литература: «Майн кампф», сборник речей Геринга и его биография с множеством идиллических фотографий этой скотины. Все книги были подношениями местного комитета нацистской партии.

Венденшлосс был отгорожен от остального Берлина. В большой вилле на берегу жил маршал Жуков, и 5 июня в яхт-клубе состоялась, по выражению газет, «большая межсоюзническая церемония». Жуков, Эйзенхауэр, Монтгомери и Делаттр де Тассиньи сели вокруг большого, крытого зеленым сукном стола и подписали Декларацию о поражении Германии и о взятии на себя верховной власти правительствами четырех союзных держав, а также соглашение о создании Контрольного Совета.

Во время церемонии в Венденшлоссе я беседовал с маршалом Соколовским, которого видел последний раз в трудные дни 1941 г. Я напомнил ему, как за две недели до генерального наступления немцев на Москву он доказывал, что Красная Армия постепенно измотает немецкую армию. Он радостно улыбнулся, сказав, что помнит встречу с представителями прессы в Вязьме. Он сказал, что «совершенно уверен» в том, что Гитлер мертв, хотя его останки и не удалось опознать со всей определенностью. «Но, видимо, не приходится сомневаться, что он мертв», – сказал Соколовский. «То же относится и к Геббельсу со всем его семейством, – добавил он, – но это уже всем известно». Заявление Соколовского представляло тем больший интерес, что в тот момент – как и долгое время после этого – распространялись слухи, что Гитлер, возможно, сбежал. Замечание Соколовского было единственным в своем роде. Заявление Жукова по этому же вопросу, сделанное через несколько дней, предназначалось «для печати» и было куда более осторожным.

Ни один человек, знакомый с нацистской Германией и переживший войну – во Франции в 1940 г., в Англии во время «битвы за Англию» и налетов германской авиации на Лондон и в СССР все остальные ее годы, – не мог не испытать чувства злорадства при виде Берлина. Столица гитлеровского «тысячелетнего рейха» почти полностью превратилась в груду развалин. На всей бесконечной Франкфуртер-аллее уцелело только одно здание, в котором теперь разместился комендант Берлина. Александерплац, Унтер-ден-Линден, Фридрихштрассе, Вильгельмштрассе, затем Потсдамерплац, Клейстштрассе, Тауэнтцинштрассе и расположенная за ними Курфюрстендам (лишь на последней сохранилось несколько зданий) – все эти знакомые места были разрушены. На пустырях Вильгельмштрассе, где стояло полуразрушенное здание гитлеровской имперской канцелярии, теперь витали лишь тени: тени миллионов людей, вопивших «Хайль Гитлер!» в день, когда он стал канцлером, тени отрядов СА, которые в нескончаемом факельном шествии маршировали мимо своего фюрера.

Но теперь