только усугубит ситуацию.

— Робин? Мы только что видели новости! С какой стати…?

— Меня там не было, когда он взорвался, мама, — сказала Робин, протискиваясь вперед в очереди.

— И откуда мы должны были это знать?

— Извини, я должна была позвонить тебе, — устало сказала Робин. — Мы должны были дать показания полиции и все такое, а я только что…

— Почему ты должна была давать показания, если тебя там не было?

— Ну, потому что это было нападение на агентство, — сказала Робин, — так что…

— В новостях говорят, что это была ультраправая террористическая группа!

— Да, — сказала Робин, — они так думают.

— Робин, почему ультраправая террористическая группа напала на ваше агентство?

— Потому что они думают, что мы заинтересованы в них, — сказала Робин, — а мы не заинтересованы… Ты собираешься спросить, кто был в офисе, когда он взорвался, или…?

— Ты вряд ли можешь винить меня за то, что я в первую очередь беспокоюсь о своей дочери!

— Я не виню тебя, — сказала Робин, снова двигаясь вперед и начиная загружать покупки на конвейер одной рукой. — Просто подумала, что тебе это может быть интересно.

— Так кто…?

— Пэт и Страйк. Но они в порядке, благодаря быстрой реакции Пэт.

— Ну, я рада, — сказала Линда жестко. — Очевидно, что я рада. И что теперь? Ты хочешь вернуться домой?

— Мама, — терпеливо сказала Робин, — я дома.

— Робин, — сказала Линда, явно находясь на грани слез, — никто не хочет мешать тебе делать то, что ты любишь…

— Ты хочешь, — сказала Робин, не в силах сдержаться. — Ты хочешь, чтобы я перестала это делать. Я знаю, что это шок, для меня это тоже было шоком, но…

— Почему бы тебе не поступить на работу в полицию? С тем опытом, который у тебя есть сейчас, я уверена, что они будут рады…

— Я счастлива там, где я есть, мама.

— Робин, — сказала Линда, теперь уже громко плача, — сколько времени пройдет до того, как один из таких случаев…?

Робин почувствовала, что и у нее на глаза навернулись слезы. Она была измучена, напряжена и напугана. Она понимала панику и боль своей матери, но она была взрослой женщиной тридцати лет и собиралась принимать собственные решения, независимо от того, кого это расстраивало, после долгих лет, когда другие люди — ее родители, Мэтью — хотели, чтобы она делала то, чего хотели другие люди: безопасные, скучные и ожидаемые вещи.

— Мама, — повторила она, когда кассир начал сканировать ее покупки, а она пыталась открыть пластиковый пакет одной рукой, — пожалуйста, не волнуйся, я…

— Как, по-твоему, я могу не волноваться? Твоего отца только что выписали из больницы, а мы включаем новости…

Прошло еще пятнадцать минут, прежде чем Робин смогла прервать звонок, и к этому времени она чувствовала себя еще более измученной и несчастной. Перспектива приезда Страйка была единственным, что поднимало ей настроение, пока она пробиралась обратно по дороге, нагруженная тяжелыми пакетами с едой и напитками.

Вернувшись в свою квартиру, она занялась укладкой покупок, сортировкой чистого постельного белья для дивана-кровати и, в знак неповиновения матери, вошла в “Игру Дрека” на своем iPad, который она оставила включенным, пока занималась различными домашними делами, периодически проверяя, не появился ли Аноми. Распечатки, которые она сделала рано утром, она также положила на маленький столик за диваном, на котором в крайнем случае помещались три стула.

Как ни необычно для Страйка, он приехал точно в назначенное время. Робин едва успела поставить курицу в духовку, как раздался звонок в дверь. Робин пригласила его войти через главный вход и ждала его у открытой двери своей квартиры.

— Добрый вечер, — сказал он, слегка запыхавшись, когда поднимался по лестнице.

Войдя в квартиру, он протянул ей бутылку красного вина.

— Спасибо, что разрешила мне остаться. Очень признателен.

— Никаких проблем, — сказала Робин, закрывая за ним дверь. Страйк снял пальто и повесил его на крючки, которых не было в день переезда. У него было характерное замкнутое выражение лица, означавшее, что ему больно, и, поднявшись вслед за ним наверх, Робин увидела, что он использует перила, чтобы подтянуться.

Страйк, который не видел квартиру с тех пор, как Робин полностью закончила распаковывать вещи, оглядел гостиную. На каминной полке стояли фотографии в рамке, которых не было в день переезда, а над ними висела гравюра Рауля Дюфи, на которой был изображен морской пейзаж, просматривающийся через два открытых окна.

— Итак, — сказал Страйк, повернувшись, чтобы посмотреть на Робин. — Ормонд.

— Я знаю… Я купила пиво, хочешь?

— Подожди, — сказал Страйк, когда Робин автоматически повернулась в сторону кухни, приняв его “да” как должное, — что содержит больше калорий, пиво или вино?

Она застыла в дверях, пораженная.

— Калорий? Ты?

— Мне нужно сбросить лишний вес, — сказал Страйк. — Моя нога не справляется.

Он так редко упоминал о своей культе, что Робин решила не использовать эту возможность для юмора.

— Вино, — сказала она. — В вине меньше калорий.

— Я боялся, что ты это скажешь, — мрачно сказал Страйк. — Тогда не могла бы ты дать мне бокал этого вина? — сказал он, кивнув на бутылку в ее руках, а затем: — Могу я что-нибудь сделать?

— Нет, садись, — сказала Робин. — Тут нечего делать. Я только что приготовила курицу и печеный картофель.

— Тебе не нужно было готовить, — сказал Страйк. — Мы могли бы взять еду на вынос.

— А как же калории?

— Это есть, да, — согласился Страйк, опускаясь на диван.

Когда Робин вернулась, она протянула ему бокал вина, затем села в кресло напротив него, поставила свой iPad так, чтобы можно было смотреть игру, в которой Аноми по-прежнему отсутствовал, и сказала,

— Итак, да. Ормонд.

— Ну, — сказал Страйк, сделав глоток вина, — я понимаю, почему они его арестовали. У него был телефон.

— Но ты не думаешь, что это он, — сказала Робин.

— Возможно, это он, — сказал Страйк, — но у меня есть несколько вопросов. Я уверен, что они возникли и у полиции.

— Мерфи сказал, что на телефоне мог быть маячок. Поставленный туда Ормондом.

— Если он так