— По-пластунски вперед — марш! — скомандовал военрук.

И мы поползли.

Я помню до сих пор имя и фамилию военрука: Павел Мацкин.

Так нас встретил ВГИК.

Почему-то это всем нам крайне не понравилось. Мы ожидали совсем другого.

К следующему занятию бывшие фронтовики и инвалиды войны принесли справки, что они освобождены от занятий по военному делу. Остальные парни раздобыли заверенные медицинские справки, согласно которым все они больны такими недугами, что их участие в военных упражнениях попросту немыслимо. Болезни у всех оказались чудовищными, страшно вспомнить. Только два студента не сумели раздобыть себе липовых документов — Вася Катанян и Элик Рязанов. Когда, придя на следующее занятие, Павел Мацкин увидел вместо двенадцати парней только двоих, он в сердцах воскликнул:

— С двумя студентами я вести занятия не намерен!

И покинул аудиторию.

Так случилось, что на нашем курсе предмет «военное дело» выпал из программы. В те годы студент покидал стены родного вуза, пройдя весь курс военных наук, а также армейские двухмесячные сборы, в чине лейтенанта запаса. Но так как мы с Васей не обучались военному ремеслу, то так и остались (цитирую свой военный билет): «Рядовой, годный, необученный. Солдат».

Однако военкомат не дремал и время от времени присылал повестки, мол, надо пройти двухмесячные сборы, чтобы стать лейтенантом. Мы с Васей после окончания ВГИКа работали на Центральной студии документальных фильмов и каждое лето разъезжались в экспедиции на три-четыре, а то и больше месяцев в разные районы Советского Союза. Во время нашего отсутствия приходили повестки о явке на сборы, но мы отсутствовали. Мы не отлынивали, не скрывались, не избегали этого жребия. Просто мы были молодыми, активными, и студия не позволяла нам сидеть в Москве. Я так ни разу и не встретился с повесткой, а у Васи такая встреча произошла. И мой друг отправился зарабатывать лейтенантство куда-то во Владимирскую область. Трудно представить себе человека более неподходящего для армии. Швейк со своим якобы идиотизмом попросту отдыхает рядом с Васей. Я хотел бы, чтобы читатель взглянул на фотографию бравого солдата Катаняна. Из солдатчины Вася мне писал:

«Спим в палатках по сто человек, тело к телу. Если один захотел перевернуться на другой бок, то остальные девяносто девять вынуждены сделать то же самое… Когда ты читаешь в газете в сводке погоды… заморозки на почве… то знай: это заморозки на мне»…

Лучшими днями своей боевой жизни Вася считал те две недели, когда его направили денщиком в семью какого-то старшего лейтенанта. Жена офицера, увидев перед собой нескладного долговязого «чучмека», на котором форма сидела, как на корове седло, спросила:

— А ты по-русски разумеешь?

Вообще у Васи была типичная внешность, как говорят сейчас, «лица кавказской национальности», хотя армянином он был только наполовину.

Вася ходил с лейтенантшей на базар, носил за ней корзину с продуктами, утирал сопли двум офицерским ребятишкам, сажал их на горшок, подтирал попки и пересказывал им перед сном диснеевские сказки. Семья старлея полюбила и оценила солдата. С прекрасным отзывом о проведенном армейском учении Вася получил чин лейтенанта запаса, хотя до конца жизни он так и не знал, откуда из ружья вылетает пуля — со стороны приклада или со стороны дула…

Где-то году в 1947-м занятия по истории русского искусства проходили у нашего курса в Третьяковской галерее. А в то время Васин отец — известный литературовед, специалист по Маяковскому, автор многих книг о замечательном поэте, муж Лили Брик — справил себе новое зимнее пальто. Старую шубу Василий Абгарович подарил своему сыну Васе-маленькому. Кстати, у моего друга сохранились детские книги, подаренные ему Маяковским. Васе тогда было лет пять. На одной из книг поэт написал: «Маленькому Васе от большого Володи». Но вернемся к шубе с отцовского плеча. Пальто, конечно, оказалось сильно поношенное, но оно было изнутри подбито мехом енота. В прежние времена такие одеяния носили народные артисты уровня Собинова или Шаляпина. Короче, вид у шубы с изнанки был дорогущий, буржуазный. И каждый раз, когда кончалось занятие в Третьяковке и студенты-голодранцы заполняли раздевалку, гардеробщик в униформе пытался подать Васисуалию манто, надеясь получить за это чаевые. Но у Васи в кармане всегда был только один рубль, чтобы добраться на метро до своей «Вороньей слободки» на Разгуляе. Между хозяином шубы и гардеробщиком начиналась борьба. Ведь если Вася позволил бы себе вдеть руки в рукава шубы, любезно протянутой служителем вешалки, он вынужден был бы топать до дому пешком. Эта перспектива не улыбалась вечно недоедавшему студенту, и он изо всех сил вырывал шубу из рук гардеробщика. Тот в надежде выцыганить рубль не уступал. Они дергали пальто изо всех сил, каждый к себе. Дорогой, но почтенного возраста мех трещал и рвался. Иногда побеждал Вася, но иной раз гардеробщик оказывался сильнее, и тогда Вася, делая хорошую мину при плохой игре, изображал из себя барина. Получалось это у него артистично, а далее он брел до дому через всю Москву пехом.

Вася жил в Доброслободском переулке на Разгуляе напротив Московского инженерно-строительного института. В одноэтажном особняке обитало около десяти семей. Это была Коммуналка Коммуналковна Коммуналова. Надо заметить, что у каждой семьи был свой персональный деревянный круг для унитаза. И порой, когда одна соседка брела в уборную, а на руке у нее наперевес висел круг, она встречалась с другой соседкой, которая плелась из уборной с таким же кругом, болтавшимся на локте. «Воронью слободку» из «Золотого теленка» я представляю именно так. Вася жил там с мамой Галиной Дмитриевной.

О Васиной маме надо сказать особо. Она была энергичной, веселой, остроумнейшей женщиной, хотя жизнь на ее долю выпала тяжелая. В 1937 году ее оставил Васин отец, уйдя к Лиле Брик. Чем только не занималась Галина Дмитриевна, чтобы выжить, прокормить себя и сына! Она и выступала на концертах, где пела цыганские романсы, и работала машинисткой, и сдавала половину комнаты жильцам — у них были две смежные комнаты, одна из которых была перегорожена. Одно время квартирантом был молодой пианист по фамилии Рихтер. Я думаю, что Вася свой легкий характер унаследовал от мамы. Отношения между матерью и сыном были по форме приятельскими, а по содержанию они глубоко любили друг друга.

Студенческие вечеринки мы всегда устраивали у Катанянов. Во-первых, гостеприимный дом с очаровательной компанейской хозяйкой. Мы относились к Галине Дмитриевне как к старшей подруге, с кем можно было поделиться личными секретами, неудачами, успехами. Она была мудра, афористична в оценках и всегда очень доброжелательна. Хотя язычок у ней был