— Россия ждет от Вашего Величества изменения основных форм государственного порядка, в основу которого ляжет привлечение представителей народа для участия в законодательстве и управления страной…

Правда, и тут царь промолчал, но и то было уже победой, что он не назвал представителей депутации «бессмысленными мечтателями», как было в начале царствования.

Россия была уже побеждена, и президент Американской республики предложил свои услуги для установления перемирия[613].

Царь вспомнил о «красном министре» Витте, который советовал еще в 1898 году путем широкой реформы в крестьянском вопросе вытянуть почву из-под революции и откровенно предупреждал, что война с Японией может повести к революционным взрывам.

Ему царь поручил заключить мир с Японией, а министру Булыгину[614] заключить наивозможно выгодный для самодержавия мир со своим народом: придумали такой парламент, чтобы выборных представителей правительство выслушивало, а поступало по-своему, не стесняясь этими разговорами…

Дума с совещательным голосом.[615]

Быть может, лет пять тому назад такой подарок с высоты престола и был бы принят, если бы он был сделан добровольно, без долгой борьбы и жертв, но теперь народ захотел сам распоряжаться своей судьбой, а не вверять ее таким случайностям, какой была Японская война.

На манифест о парламенте с правом совещательного голоса народ ответил небывалой еще на свете всеобщей забастовкой: толстовским неделанием[616].

Остановилась вся жизнь в столицах, и за ними — во всех городах империи. Перестали ходить железные дороги и трамваи, перестали выходить газеты, остановились почта и телеграф, заводы и фабрики, перестали торговать, погас свет и точно иссякли источники воды… Замерла жизнь на суше и на воде… Страшная волшебная сказка!

Точно злой волшебник спрыснул Россию мертвой водой, и она заснула… погрузилась в летаргический сон…

Спящая царевна!..

Павел Николаевич переживал эту волшебную сказку в Москве, где в эти дни происходил съезд конституционно-демократической партии уже без всякого разрешения растерявшегося начальства, явочным порядком.

Павел Николаевич давно уже примкнул к этой партии.

Вся жизнь остановилась, а в особняке князей Долгоруких[617] все алчущие и жаждущие свобод, парламента и ответственного министерства неустанно работали над своим уставом.

В этой партии сгруппировалась самая разношерстная интеллигенция, украшенная крупными именами земских и общественных деятелей, людей науки, литературы и всяких свободных профессий, бывших революционеров вроде Павла Николаевича, переставших ловить журавля в небе и желавших получить хотя бы синицу в руки. Там было много светлых умов, благородных душ и подлинных патриотов. Это была русская «Жиронда»[618], но еще больше людей, изверившихся в утопии социализма с его раем для всего человечества. Немало, впрочем, было и таких, которые хотя и шли с флагом конституции, но тайно исповедовали более левые программы и шли сюда лишь из осторожности: увидим, мол, как пойдет дальше эта заваруха! Такие по секрету говорили знакомым:

— Я собственно много левее, но…

И разводили руками или подмигивали.

Во всяком случае, эта партия называла революционные группировки «друзьями слева». Справа у нее были только враги. Никаких компромиссов с «самодержавием, православием и народностью»!

Все политические свободы, законодательная власть, ответственное министерство, широкая земельная реформа для крестьян, широкое законодательство по рабочему вопросу, превращение всех жителей без различия религий и национальностей в равноправных граждан. А власть исполнительная да подчинится власти законодательной!

Таково знамя партии.

Казалось, что больше и желать нечего. Но вот поди же!. В течение многих поколений наша интеллигенция кормила свою душу идеалами социальных утопий, переходивших от дедов к отцам, от отцов к детям. И таким, воспитанным на красотах Великой Французской революции в духе романтика Карлейля, наша революция все еще не казалась революцией:

— Помилуйте, да разве это революция? Заполучим «куцую конституцию» и замолчим…

Такие, спустя много лет встретившись в Москве на съезде партии, даже пугались и конфузились. Ведь так много среди интеллигенции было уже благополучных россиян из бывших утопистов социализма!

Даже и сам Павел Николаевич, встретясь на съезде с одним из своих спутников по «Черному переделу»[619], как-то растерялся, точно его поймали на месте неблагородного поступка.