Резолюция сверху, с росчерком: «Поездку не продлять ввиду ограниченности финансовых возможностей для продолжения расследования. Отозвать»[32].

Оберштурмфюрер Альберт Рауфф не вошёл в подъезд первым – послал вперёд себя ефрейтора СС, рослого рыжего парня с густо усыпанным веснушками лицом. Русские находились совсем рядом: крупнокалиберные орудия били по импровизированным крепостям прямой наводкой, заставляя целые дома оседать и заваливаться набок. Вскинув шмайссер, ефрейтор скрылся внутри, через секунду донёсся крик: «Всё в порядке!» Второй подчинённый шагнул вслед за ним, Рауфф последовал третьим, осторожно укрываясь за их спинами: правильная тактика, офицер позади солдат – только у глупых большевиков командиры поднимают отряд в атаку. На четвёртом этаже рыжий роттенфюрер грубо и сильно забарабанил кулаком в дверь:

– Гестапо! Откройте немедленно!

Из недр квартиры донеслись звон посуды и хорошо слышимый шорох. Рауфф кивнул ефрейтору и вместе с другим «подшефным» отошёл в сторону. Рыжий дал короткую очередь из автомата – на месте замка образовалась дыра, взрывом разлетелись древесные щепки. Удар сапогом – все трое ворвались внутрь. Сжавшись на диване, на них в ужасе смотрели побледневшие, перепуганные насмерть люди – мужчина с женщиной лет шестидесяти и молодая блондинка в неуместном розовом платье. Сердце Рауффа захлестнули прекрасные чувства удава, на которого взирает кролик.

– Встать! – приказал Альберт.

Троица поспешно поднялась. Женщины, как по команде, заплакали.

– Как вы посмели… – прошипел Рауфф срывающимся голосом.

Не став продолжать, он кивнул ефрейтору. Тот прошёл через комнату с убогой, обшарпанной мебелью. Стуча в трухлявый пол подковами сапог, перегнулся в проём окна и вытянул, словно рыбацкую сеть, белую материю. Приблизившись к роттенфюреру, Рауфф вырвал у него застиранную простыню и с презрением швырнул под ноги.

– Что это такое?! Что это, я спрашиваю вас, такое?

Женщины продолжали громко рыдать. Мужчина, понурившись, молчал.

– Вешать? – скучным голосом спросил второй гестаповец – в чёрной форме. Через его левое плечо был перекинут толстый моток просмоленной морской верёвки.

С улицы громыхнуло, задребезжала посуда в шкафах.

– Не успеем, – мотнул головой Рауфф. – Разберёмся быстрее.

Он вновь обратил взор на затихшее семейство.

– Вы выкинули из окна белый флаг, – заявил Альберт. – Согласно приказу командующего обороной Берлина доктора Геббельса, совершившие акт предательства подлежат казни на месте, без суда. Сдаётесь на милость русских? Пообщаетесь с ними на том свете, господа.

– Да вы с ума сошли?! – побагровев лицом, обрёл наконец дар речи седовласый мужчина. – Мой сын в сорок третьем погиб на Восточном фронте за фюрера и тысячелетний рейх! А час назад мне пришлось сжечь его фотографии вот этими самыми руками! – Он затряс узловатыми пальцами перед лицом оберштурмфюрера. – Вы хоть понимаете, что сделают большевики, если узнают – здесь живут родители и сестра героя вермахта? Вы сами напали на Россию, вы говорили – это необходимо, нам нужно жизненное пространство для немецкой нации. И что происходит сейчас? Видите?!

Не отвечая, Рауфф скользнул взглядом по стене, где на обоях ярко выделялся светлый квадрат. «Вот же сволочи!» Размахнувшись, он неумело, но сильно ударил старика по лицу. Из носа хозяина квартиры заструилась кровь, капая на паркет. Стрельба с улицы усиливалась: оба гестаповца тревожно поглядывали на начальника.

– Да я вижу, вы даже портрет фюрера сняли, – прошипел Рауфф и расстегнул кобуру. – Тоже наверняка сожгли, вместе с фотографиями сына? Впрочем, можете не отвечать. Это куда хуже, чем белый флаг, – государственная измена, покушение на фигуру вождя империи. Боже, как я хочу вздёрнуть вас на балконе в назидание предателям… Но вам повезло, у меня физически нет времени. Да здравствует Великая Германия! Хайль Гитлер!

Вытащив парабеллум, он приставил ко лбу старика ствол и нажал на спусковой крючок. Кровь расплескалась по всей комнате мелкими брызгами – словно раздавили черешню. Женщины, обняв друг друга, уже не кричали – хрипели от ужаса. Тело убитого мягко сползло на пол. Оберштурмфюрер, не сдерживаясь, ударил мертвеца сапогом в лицо.

– А вы чего стоите? – прикрикнул он на ефрейтора. – Выполняйте приказ!

Тот послушно вскинул автомат и дал слева направо короткую очередь.

Перешагнув через трупы, все трое выбежали из подъезда и остолбенели – в двух сотнях метров разворачивался русский танк, «тридцатьчетвёрка» с красным знаменем на броне. Из-за пламени пожарищ на улице посветлело почти как днём – танкисты заметили троицу в чёрных мундирах. Не сговариваясь, Рауфф с подручными бросились к служебному «опель-капитану». Едва они завели мотор и рванули вперёд, танк повернул тупое пушечное рыло в их сторону. Взрыв ахнул на месте, где минутой раньше стоял автомобиль: заднее стекло пошло трещинами. Пулемётчик в танке открыл огонь – Альберт слышал ноющий свист пуль… Возьми русский чуть левее, тогда… Живот скрутило противным ощущением – страх и адреналин одновременно. Не так уж и быстро, объезжая воронки от бомб и снарядов, «опель-капитан» оторвался от преследования. «Мой бог, в отдельных местах фронт уже не существует, – холодея, подумал оберштурмфюрер. – Русские просто так идут по Берлину. Где именно их остановят? Жаль, не успели прикончить других паникёров в проклятом доме. Доктор Геббельс ведь ясно приказал: при наличии белого флага следует расстреливать всех жителей подъезда подряд – тех, которые вешали белое, и тех, которые им не помешали[33]».

– Куда прикажете ехать? – спросил рыжий за рулём – веснушки пятнами выделялись на побледневшем лице. – Обратно на Принц-Альбрехт-штрассе, в гестапо?

– Вы узнали, куда исчез Вольф Лютвиц? – опомнился Рауфф.

– Конечно, герр оберштурмфюрер. Секретарь сообщил: комиссар забрал подчинённого Хофштерна, и оба самовольно отправились в Тиргартен, прочёсывать парк на случай очередного нападения. Господин Лютвиц просил сопровождающих, хотя бы пару сотрудников «крипо». Но секретарь отказался звонить директору, всё равно кадров нет – неделю назад сняли с работы всех людей старше пятидесяти, дали винтовки, отправили сражаться с русскими.

– Останови машину… – внезапно потребовал Рауфф. – Сейчас же!

«Опель-капитан» буквально упёрся в баррикаду, на верхушке которой развевалось знамя со свастикой. Эсэсовец в запылённой форме, придерживая левой рукой обсыпанный кирпичной крошкой фаустпатрон, высунулся из укрытия и отсалютовал: