здоров, пою, сочиняю – тьфу-тьфу-тьфу, – а где она? То-то же.

И я ухожу от певца успокоенный, умиротворенный, и мне, честно говоря, наплевать, что в данную минуту решают наши парламентарии.

♦ Эдвин Поляновский[28]:

Мы сидим в его квартире, на четвертом этаже, без лифта. Маленькая, темная квартира петербургского старьевщика. Все пылится, ветшает, рассыпается: старые концертные афиши, на которых певец – молодой, могучий; дореволюционного издания ноты романсов с именами полузабытых авторов; старинные энциклопедические книги по истории цыганских и русских романсов; фотографии Вари Паниной, Анастасии Вяльцевой, Юрия Морфесси, Веры Холодной, отца и матери. Порядок здесь навести невозможно: пианино занимает чуть не полкомнаты. Над пианино – большой тяжелый микрофон еще военных времен, который присоединен к такому же старому магнитофону. Лежат на полке и две американские пластинки с его песнями, старику прислали их года три назад, но он еще не слушал их: нет проигрывателя. А магнитофонные записи, все, что напел он за свою жизнь и что удалось сохранить, – все то невосполнимое, чему завтра не будет цены, все это лежит у него на кухне (в комнате не уместилось) – преет, рассыхается, умирает.

Эдвин Поляновский

Он читает всю центральную прессу, выписывает также молодежные газеты всех республик (по ним следит за современной эстрадой), иногда приобретает что-то из музыкальной литературы. На день, я подсчитал, у него остается в среднем по два рубля – на еду и одежду.

В середине дня мы выходим в магазин, он берет масло, хлеб. «Рубль сорок с вас», – объявляет кассирша. Старик протягивает ей рубль и отдает кошелек: «Возьми сама, я плохо вижу». – «Вот видите, – кассирша показывает монеты, – сорок копеек беру». – «Ишь ты, взяла восемьдесят, а говорит, сорок», – лукаво ворчит старик, все вокруг смеются, кассирша улыбается, он, довольный, отходит. Потом ставит на прилавок бутылки из-под молока, продавщица дает ему рубли, мелочь. «Да отстань ты от меня со своей мелочью», – старый петербургский аристократ отворачивается и идет к выходу.

Его любят здесь все. И за бывший голос, и еще больше – за обаяние и беспомощность.

♦ Вадим Козин:

«Последний раз» – это старинный романс (слышали бы вы, уважаемые читатели, как он произносит это слово! – Э. П.), музыка Прозорова, а не Прозоровского, учтите! Прозоров еще до Прозоровского был. А слова сейчас и не припомню… Вот только: «Последний раз дохнул на клены ветер…»

«Осень» всегда в концертах просят. А судьба ее, можно сказать, трагическая, то есть не песни, а автора слов. Помните, я говорил о Елизавете Белогорской? Она была не только певица, но еще и поэтесса, писала тексты песен. Вот она мне и отдала «Осень». А с Елизаветой Борисовной вот что произошло. Она во время войны стала писать антифашистские тексты. Ей, кстати, большей частью аккомпанировал Борис Иванович Фомин, да и музыку ей часто писал. А она была лучшей подругой Тамары Семеновны Церетели. Так вот, когда немцы стали подходить к Москве, Тамара Семеновна и предложила Елизавете Борисовне: «Лиза, едем ко мне, в Тбилиси!» Доехали они только до Кисловодска. Церетели удалось улететь самолетом. Белогорская поселилась в гостинице, где ожидала телеграммы от подруги. А вместо телеграммы пришла весть, что немцы заняли Минеральные Воды. Елизавета Борисовна решила, что ей, еврейке, при фашистах не жить, наломала спичечных головок, как-то их там настояла и от-ра-ви-лась…

А написал эту песню я в Донецке, тогда Сталине, в 1939-м. Помню, дождь шел, а в зале гостиницы рояль стоял. И мне почему-то вспомнился текст, и пришла в голову мелодия, тем более что и стук дождя помог. «Та-та-та-та-та-та»… Ну, и так далее. Уж не знаю, почему она всем понравилась. И все время просят, и не только на концертах. «Пара гнедых» – это очень старинный романс. Музыка Донаурова, слова Апухтина. Только я «поправил» Апухтина. У него так: «Грек из Одессы и жид из Варшавы…» Я переделал: «Русский, француз, англичанин и немец…» Она же была дама полусвета и, наверное, дороговато стоила! Тут нельзя не вспомнить, что начальников, даже комиссаров тогда хватало и мы были обязаны не только показать, но и спеть буквально каждую вещь. И нотную запись представить. «Пару гнедых» только двоим петь разрешили – Тамаре Церетели и мне. Ей-богу, не вру! Я, наверное, начальников подкупил тем, что сделал упор на паре гнедых тружеников. Ведь у Апухтина это главный образ, и стих-то назван в их честь, вот наша с автором трактовка и удовлетворила начальство. Вот только с записью на пластинку этого романса вышла неувязка. Да если бы только этого! Тогда ведь записывали на одну сторону, и надо было «влезть». Как сейчас помню, пою, а мне из-за стекла машут: «Быстрее, быстрее!» А у меня половина песен – паузы, актерская игра. Так что то, что вы сейчас слушаете, – это Козин наполовину…

Та же самая история с «Нищей», любимой моей вещью. Вспоминаю голодный и холодный Петроград. Под газовым фонарем около Казанского собора стоит женщина «из бывших», вся в черном. «Кому спички?» – спрашивает и протягивает коробки. А голос тихий-тихий, еле слышный. У меня были какие-то деньги, и я протянул ей. «Спички стоят две копейки!» – окрепшим вдруг голосом ответила мне эта гордая женщина и не взяла моих денег. Поэтому я, когда пою, каждый раз вспоминаю глаза той женщины. Наверное, получается неплохо, публике нравится.

Вот знаете романс «Уж гасли в комнатах огни»? Так вот, слова написал великий князь Константин Романов, брат Александра Третьего! Он вообще был страстный меломан, очень любил Чайковского. Есть еще несколько романсов на его слова. Но он никогда не подписывал их, естественно. На старых пластинках стоят инициалы К. Р.

Вот я пою «Не стращай меня грозной судьбой» – это на слова Ахматовой. Так я ничего в тексте не менял, а Вертинский ту же Ахматову в мужчину переделал! У нее: «Я очень спокойна, но только не надо…», а Вертинский поет: «Я очень спокойный…» И – ничего! Если кто-то не знает, что автор – женщина, то и не догадается никогда. А у меня ясно все: ведь мама пела, бабушка пела, я им, естественно, ребенком подражал, подражал Вяльцевой… Ну, и голос уж такой.

А началось все с курьеза! Как-то, в начале тридцатых, я чуть было не опоздал на концерт – прибежал прямо перед выходом на сцену. Едва отдышавшись, выскакиваю из-за кулис и пою песенку «Чудо-чудеса». Видимо, от волнения спел ее не совсем так, как обычно. Но публике понравилось – зал буквально