Экзотическим способом — купить путевку, например, в Турцию и…

«Не выйдет, дорогая, — быстро приструнила она себя. — Все никак не привыкнешь, что не ты распоряжаешься своим передвижением». Но можно отправиться с группой инвалидов? А там — проглотить таблетку и… конец всему.

Приходило утро, оно смывало все, набросанное рваными темными мыслями в черной темноте. Перед ней снова возникал чистый лист бумаги, на котором Надя должна написать свою жизнь в свете дня.

Она решила — незачем обрекать других еще на большую печаль, она знала, что родителям, детям, мужу ее уход принес бы лишние страдания. Напротив, надо снизить градус страданий для всех.

Она знала, как это сделать.

Августа вернулась засветло.

— Вот она я, — бросила Гутя, открыв дверь своим ключом. Скинув ботинки и куртку, протопала по зеленому ковру. — Есть хочу, умираю. — Она взмахнула руками, изображая крылья умирающего лебедя. — Ты одна? Или вы вдвоем? — Она огляделась.

— Нет, мы по-прежнему втроем, — сказала Тамара Игнатьевна, готовясь к атаке.

— А, ясно. Нежная парочка у себя. — Она махнула рукой.

— Все удачно? — спросила бабушка.

— Более чем, — кивнула Августа, открывая дверцу холодильника. — Квас готов?

— Вот любительница. Квасу ей подайте среди зимы, — проворчала Тамара Игнатьевна, но в голосе слышалось удовольствие. Она сама варила его из ржаного солода. Для него не ленилась проращивать рожь, а когда проклевывались ростки, сушила ее и молола в пыль в старой кофемолке. Этот напиток, в который потом добавляла хрен, кружил голову не хуже пива, только кружение легкое, казалось, вот-вот воспаришь. Если не телом, то духом.

Сейчас Гуте хотелось именно этого — воспарить.

Гутя присела на корточки перед холодильником, всмотрелась в забитое нутро камеры, засунула руку в дальний угол.

— Во-от ты где…

— Холодный, — предупредила Тамара Игнатьевна.

— За то и любим, — засмеялась Гутя.

Она вынула банку с квасом, налила себе полный стакан. Пила жадно, будто пересохло не только горло, но и все тело.

— Мать звонила, спрашивала, как ты насчет новой машины. Снова предлагала деньги. — Свою продашь, добавишь, купишь новую, приличную, — сказала Тамара Игнатьевна.

— Спасибо, конечно. Но по таким дорогам через два года она станет не лучше моей. И потом, праба, — передразнивая Петрушу, сказала она, — по деревням лучше на старенькой. Доверия больше — сама такая, как они, значит, не обману.

— Не стану спорить. В этом есть своя правда.

— Но я не собираюсь до конца дней трястись по проселкам. Впаривать людям БАДы, чтобы отвести беды. — Она засмеялась. — Хорошо придумала, да? Почти стих. Я предлагала Алексею сделать эту фразу слоганом для его фирмы. «Меняем наши БАДы на ваши беды!» Не захотел. Накличем, говорит, на себя какую-нибудь гадость. — Она пожала плечами. — Люди пугливые стали — верят бог знает во что. — Она поморщилась. — Даже те, на кого не подумаешь. Тот же Алексей. — Она фыркнула. — Такой осторожный.

— Опасаешься рисковать, когда есть что терять, — бросила Тамара Игнатьевна.

— Значит, таким, как я, можно рисковать, — проворчала она.

— Но скажу тебе, все же лучше БАДы, чем беды, — заметила Тамара Игнатьевна.

— После моих бед все остальные — смешны, — отмахнулась Августа.

Тамара Игнатьевна не спорила, она заметила, что внучка чем-то сильно возбуждена.

— Лисички — как? Подойдут на обед? Я открыла банку вареных и потушила с картошкой.

— Давай, — кивнула Гутя. — Я мигом в ванную и за стол.

Пока она плескалась под душем, Тамара Игнатьевна выставила на стол еду. Она хотела позвать Петрушу, но подумала, что не стоит. Мальчик занят с хомяком. Может быть, Августа расскажет что-то. Почему вместо обычной зимней усталости — вполне естественной — в ней столько энергии.

Гутя за столом болтала не умолкая. Рассказывала о деревенских бабах, которые получают деньги за своих мужиков — по доверенности. Татьяна Федоровна расстаралась, охраняя интересы зятя. Вмиг разобрали все, что привезла в сумке, до последней коробочки.

— Знаешь, говорят, помогает!

— Конечно, — соглашалась Тамара Игнатьевна. — В твоих добавках полно витаминов и микроэлементов. А я читала, что человека тянет к рюмке, когда в организме не хватает магния, который называют металлом жизни. — Она усмехнулась. — Но самое главное, я думаю, — самовнушение. Вера…

— Самовнушение? Вера? — насмешливо повторила Гутя. — Но верят-то жены и матери, а мужики не подозревают, что им подсыпают в еду.

— Но они работают, понимаешь? Они при деле, хозяин запретил пить. Они сами себя мысленно закодировали. Понимаешь? Между прочим, я не стала бы отрицать, что в слове содержится немалая сила. Злое слово обладает энергией. Мощной. Могу поставить личную печать в подтверждение: проверено мной. — Она усмехнулась.

— Тобой? — Августа вытаращила глаза.

— Да. У меня был опыт. — Тамара Игнатьевна вздохнула.

— Расскажи.

— Не сейчас. Лучше ты мне расскажи. Я вижу, на языке у тебя что-то вертится.

— Только после вас. — Гутя сощурилась, подцепила лисичку на вилку и повторила: — После вас, Тамара Игнатьевна.

Бабушка вскинула брови:

— Ну-у, хорошо. Вообще-то тебе лучше это знать, чем не знать. Чтобы… ориентироваться и, может быть, внести в свою жизнь некоторые поправки.

— Да-а? — Гутя сняла губами лисичку и отложила вилку в сторону.

— Однажды, много лет назад, меня… прокляли, — сказала Тамара Игнатьевна.

— Что? Тебя? Кто? — Слова вылетали сами собой, мелкие, они сыпались, как сухой горох из дырявого пакета. Каждое в отдельности не могло выразить всей глубины смысла, который старалась вложить Гутя в свой потрясенный вопрос. Не могло, как не может сварить густой суп из одной горошины даже повар-виртуоз.

— Одна девушка. Моя студентка. — Чуть более пространно ответила Тамара Игнатьевна. — Еще в Москве. Давно, в прошлом веке, как ты понимаешь.

Гутя молча следила за ее лицом. Оно не дышало свежестью, кожа утратила теплый сливочный цвет, приобрела оттенок нежирного молока. Но серо-зеленые глаза блестели. Она красивая, даже сейчас. А раньше…

— Из-за мужчины, — тихо сказала Гутя, не сводя глаз с бабушки.

— Из-за мужчины, — повторила за ней Тамара Игнатьевна. — Но не из-за того, о чем ты подумала.

— Интересно, — пробормотала Гутя, не пытаясь угадать, что произошло много лет назад, а желая узнать.

— Едва ли та девочка догадывалась о силе своего слова, — продолжила Тамара Игнатьевна. — Кто-то у нее в роду наверняка обладал особенным даром. А я не предполагала, что окажусь настолько незащищенной. — Она наклонила голову, Гутя увидела, что на темени, в глубине пышных жестких кудрей привычного русого цвета светится седина. Пора красить волосы. — Уже потом я поняла, почему попалась. — Она улыбнулась и пристально посмотрела на Гутю. — Влюбленный человек — распахнутые настежь двери. Имей в виду.