– Откуда ты знаешь?

– Подожди. Я кое-что присочинила, но вообще это реальная история. В общем, была группа представителей элиты, всезнайки, из семей, прославившихся в эпоху Просвещения. И они проникли в парижские катакомбы по тайной лестнице откуда-то с левого берега Сены, скажем из Сорбонны, но это большой секрет, и я не знаю наверняка.

– И при чем тут Пантеон?

– Сейчас скажу.

– Ну хорошо.

– Так вот, однажды они сидели и жаловались на современную архитектуру, в частности на Корбюзье, потом перешли к теме печального состояния национальных памятников, и кто-то упомянул часы в Пантеоне, которые не работали. Остальные, потягивая «шато Лафит-Ротшильд» урожая 1976 года, неодобрительно покачали головой. И их осенила идея – починить часы самим. Незаконным образом. Закон их не волновал, потому что они принадлежали к элите общества и к тому же тайно встречались в своем секретном штабе, глубоко под городом. Такие вещи казались им абсолютно нормальными.

– Угу.

– Поэтому они взяли инструменты, вечером пошли в Пантеон, спрятались в укромном уголке, о котором больше никто не знал, и подождали, пока Пантеон не закроют, а потом поднялись к часам. Несколько месяцев или даже целый год они оставались в здании по ночам и старательно чинили часы, пытаясь вернуть им первоначальный блеск.

– Что, правда?

– Да.

– Круто.

– Закончив работу, они решили написать письмо директору Пантеона, объявить, что часы в порядке, и оставить инструкции, как с ними обращаться – заводить и все такое, но дирекция отнюдь не порадовалась, а сильно разозлилась из-за того, что какие-то воинственные часовщики вломились в Пантеон, обосновались там на целый год и совершили акт исключительного вандализма, оставшись незамеченными. Поэтому, дабы избежать скандала, директор решил сломать часы – чтобы никто никогда не догадался. Но подпольные часовщики пришли и завели их сами, и на следующий день часы стали бить впервые за много лет, и так все узнали, что случилось. А директора уволили.

– Надо же, – сказал я, и мне стало жаль директора. – Когда это было, в шестидесятые?

– Нет, совсем недавно, на прошлой неделе, кажется. Я читала в газете.

– Что, даже про вино урожая 1976 года?

– Это я добавила для пущего эффекта. Но, казалось бы, ты сам мог догадаться, что это случилось не в шестидесятые.

– И в чем смысл?

– В том, что они круты, и нам тоже следовало бы вступить в такое общество. Нужно спуститься под землю и выяснить, где они встречаются.

– Они нас не примут. Мы не интеллектуалы.

– Говори за себя.

– Ладно, я не интеллектуал.

– Возможно, мы привнесем то, чего им не хватает.

– Например?

– Веселье.

– Сомневаюсь, что они хотят веселиться. И потом, мне сегодня самому невесело.

– Ну, Бен Констэбл, это же идеальное стечение обстоятельств. Они не желают веселиться, и тебе как раз невесело. Я не сомневаюсь, что нас примут.

Человек, которого Томоми Ишикава называла ласковым прозвищем Наш Официант, подошел к моему столику. Волосы у него отросли с тех пор, как я был здесь в последний раз, поэтому я сначала сомневался, что это он, пока официант не обратился ко мне на английском (похоже, ему нравилось практиковаться).

– Извините, – сказал он.

– Здравствуйте, – поздоровался я с улыбкой.

– Дама у стойки просила кое-что вам передать.

Он поставил передо мной бокал красного вина и положил на стол сложенный листок бумаги.

Я посмотрел в сторону стойки. Возле нее стояли несколько человек, и никого я не узнавал (но это ни о чем не говорило).

– Какая женщина?

– Americaine. Вы иногда приходите сюда с ней.

– Где она?

– Ее давно здесь не было. Она попросила отнести вам бокал вина и передать листик, когда вы сюда придете.

– Листик?

– Этот листик. Этот. Я его потом нашел, – объяснил он, указывая на сложенную бумажку.

– А. Листок. Лис-ток.

– Лис-ток.

– Еще можно сказать «бумажка».

– Понятно.

– Когда она приходила?

– Давно. Зимой. С тех пор я ее не видел.

– Спасибо. Merci.

– Il n’y a pas de quoi[5], – сказал официант и начал убирать со стола пустые бокалы.

Я взглянул на листок.

У меня кое-что есть для тебя, Б. К. Приходи туда, где мы болтали по вечерам. Целую.

Я сделал глоток вина и стал смотреть в окно со странным чувством – волнение, грусть и обида перемешались между собой. Возможно, пришло время перестать следовать подсказкам Бабочки. Я вовсе не обязан был пассивно принимать то, что не доставляло мне приятных ощущений. Ничего не стоило поставить точку, если я этого хотел (так я раздраженно сообщил самому себе). Я допил вино одним глотком, подошел к стойке, чтобы расплатиться, пожал руку Нашему Официанту, когда он проходил мимо, поблагодарил его и ушел.

Я поднялся по улице Менильмонтан и, когда подъем стал круче, почувствовал, как ноют ноги. Кто-то шагал позади меня, поэтому я быстро двинулся дальше, притворяясь, что мне не больно. Я зашел на маленькую булыжную улочку Ситэ-д’Эрмитаж, обнаружил лестницу, повернул налево и сел на бетонную тумбу. Показался какой-то человек, понял, что это тупик, и развернулся, чтобы уйти. Заметив, что я сижу на тумбе, он подскочил от неожиданности и быстро удалился. Я посмотрел ему вслед, чтобы убедиться, что он ушел. Не хватало только дождя. Был вечер, но не поздний. Не двадцать минут четвертого. Сюда я иногда приходил с Бабочкой, потому что ей нравилась эта улица. Она хотела купить здесь домик с садом. Я откинулся назад и стал смотреть на булыжники и сорняки в тусклом свете фонаря.

– Что скажешь, Кот?

Кот появился, огляделся и сел в паре метров от меня. Где тут место для тайника? Я встал и осмотрелся. Ни камней, ни ковриков у двери, под которыми можно что-нибудь оставить, ни земли, чтобы закопать сокровище. Я провел рукой по задней части бетонных тумб, которые мы с Томоми Ишикава использовали в качестве сидений, и позади самой маленькой почувствовал нечто знакомое. Скотч. Я безуспешно пытался его оторвать. Я порылся в сумке в поисках какого-нибудь острого предмета, но обнаружил только синюю ручку Бабочки. Я проткнул ею скотч и оторвал от тумбы полиэтиленовый пакет, в котором лежал коричневый конверт. На нем стояло мое имя.

Я был раздосадован. Какое неудачное место, чтобы прятать подсказки. Кто угодно, сидя на тумбе, мог обнаружить конверт, и лишь по счастливой случайности я зашел в бар и Наш Официант дал мне «листик».