одевать и снабжать расходуемыми материалами. В конце концов, Эгозон стал столицей в полном смысле этого слова. Сейчас это центр не только государственного управления, но и науки, культуры, предпринимательства. Если вы жили в границах Империи Седьмой Плиты и были хоть капельку одарённым человеком, вы неизбежно рано или поздно попадали на Эгозон. Впрочем, сюда ехали и те, кто не имел особых талантов, а просто хотел доказать, что на что-то способен. Многие из таких людей оказывались вовлечены в политику, и некоторые из них становились впоследствии членами Галактического Конгресса.

Несколько раз в Конгрессе поднимался вопрос о том, что высокая концентрация стратегических ресурсов государства на одной небольшой планете опасна, и предлагались меры по рассредоточению важных служб в разные части Галактики, по ограничению пролёта на Эгозон, но такие законопроекты либо не находили поддержки большинства, либо оставались на бумаге, фактически не исполняясь. Город рос и уже покрывал около 10 процентов поверхности планеты, не считая окружавшие его со всех сторон площадки для парковки космических кораблей.

«Чем больше город, тем меньше я сам по сравнению с этим городом», – думал молодой человек, сидящий возле большого стеклянного окна в уютной тёплой комнате на семнадцатом этаже здания Галактического Конгресса. У него было гибкое худое тело, непропорционально большая голова, выпуклые глаза, красные от недосыпа, и оттого выделяющиеся на фоне бледного плоского лица, и суховатые руки с тонкими длинными пальцами, которыми он сейчас стискивал мягкие подлокотники чёрного кресла. Молодого человека звали Конотоп Рах.

За окном из дымки проступали очертания соседних зданий, похожих на высокие величественные памятники. Конотоп не мог видеть верхних этажей из-за тумана, и от этого дома казались бесконечными, уходящими своими вершинами в небо. Впереди, через пару кварталов, виднелось громадное, устремлённое ввысь здание университета, а чуть правее, вдалеке, можно было разглядеть полупрозрачный храм Креста-Смесителя. Между домами сновали флаеры, боты, катера и тарелки, а внизу шлялись неторопливые мелкие люди. Город являл собой грандиозное зрелище, не сравнимое ни с чем другим во всей Галактике.

– Вот бы всё это взорвать… – произнёс Конотоп.

Ему казалось чудовищной несправедливостью, что он, постигший десятки абсолютных истин и узнавший, как на самом деле устроен мир, сидит в маленькой комнате малюсенького здания жалкого Галактического Конгресса на убогой никому не нужной планетке и представляет из себя ничтожно малую песчинку в безграничных просторах Вселенной.

Со стороны донёсся шум.

– Кентел, прекрати, – сказал Конотоп машинально.

Однако шум не смолк. К нему прибавился голос Кентела:

– Всех порублю! – и ещё пара слов, менее разборчиво.

Конотоп вспомнил, что М-камера пропускает звуки только наружу, но не внутрь. Он вздохнул, положил на подоконник розовый шарик, который вертел в руке, и, встав, резко направился к ней.

М-камера представляла собой тёмно-синий блестящий эллипсоид, опутанный проводами. Именно из неё и доносились звуки. Конотоп щёлкнул рубильником на стенке эллипсоида и распахнул дверцу. Из камеры вывалился полноватый молодой человек с абсолютно бессмысленным выражением лица. Это был брат Конотопа, Кентел Рах.

– Тебе вредно там долго находиться, – сказал Конотоп.

Кентел встал и, пошатываясь, направился к своему компьютеру.

– Я всех… порубил… – пробормотал он, устало опускаясь в кресло.

Конотоп закрыл камеру и задумчиво пошевелил бровями. Кентел, разумеется, был психом и раньше, но М-камера странно на него действовала. На работе это вроде бы пока не сказывалось, однако разговаривать с ним стало намного труднее. Впрочем, Конотоп немного даже завидовал брату – от него веяло пусть безумным, но всё-таки оптимизмом.

– Что-нибудь новое видел? – спросил Конотоп.

– Угу, – Кентел начал лихорадочно стучать пальцами по клавиатуре.

– Что именно?

– Цвета, не связанные с предметами. Прозрачное дерево. Супервизора видел.

– А что такое супервизор?

– Не знаю. Но кусается больно, – Кентел продемонстрировал руку, на которой остались следы маленьких зубов, при этом второй рукой продолжая набирать текст.

Конотоп приблизился к своему компьютеру, стоящему бок о бок с машиной брата и, открыв документ со своими заметками, впечатал: «Супервизор больно кусается». Многолетнее общение с Кентелом приучило его к тому, что в самых нелепых фразах мог оказаться смысл.

– Ещё что? – спросил Конотоп.

Кентел минуту молчал. Потом стал напевать что-то вроде "Пойдём за Империю биться, она нам уже не нужна…" Видимо, это значило, что по существу дела Кентелу добавить было больше нечего.

Конотоп вернулся в кресло возле окна, погружённый в свои мысли. Его взгляд машинально обшаривал комнату. Стены были сплошь завешаны изображениями всяческого древнего оружия – Кентел увлекался мечами, топорами и арбалетами – и рисунками земной фауны и флоры, которыми, в свою очередь, заразился в последнее время Конотоп. Помимо двух огромных компьютеров с гудящими мощными вентиляторами, научную направленность помещения выдавали макеты недоделанных приборов и особенно М-осциллятор, представляющий из себя раскрытый чемодан, напичканный электроникой и переплетением стеклянных трубок.

Гениальность и простота М-осциллятора удивляла и восхищала самого Конотопа не меньше, чем угнетал тот факт, что его невозможно применить. Впрочем, он подумал об этом не более чем мгновение, поскольку его озарила новая идея.

– Так… – пробормотал он, встал и размашистым шагом заходил взад-вперёд по комнате. – Если замкнуть контур самоидентификации на инициатор среды и усилить обратную связь… Надо попробовать.

Он решительно подошёл к М-камере, произвёл пару манипуляций на пульте, переткнул несколько разъёмов и, открыв дверцу, уселся внутрь.

– Кентел! – попросил он. – Если буду кричать или долго не вылезу, отрубай питание.

– Парадигма в лотосе застряла! – весело отозвался Кентел, не отрываясь от монитора. Похоже, он услышал и всё понял.

– Ага, – поддакнул Конотоп мрачно. – Феерически.

Он закрыл дверцу, исчезнув внутри эллипсоида. Пару секунд Кентел всё так же сидел за компьютером, просматривая длинный текст, исписанный формулами. Затем встал с места, ловко перекувыркнулся и завис вверх ногами, стоя на одном вытянутом указательном пальце руки. При этом было похоже, что он не предпринимает абсолютно никаких усилий – на лице оставалось блаженно-расслабленное выражение довольного жизнью ребёнка. Затем он мягко опустился на ноги, вернулся в кресло и, подобрав со стола несколько леденцов на палочках, разом воткнул их в рот, отчего стал выглядеть словно хомяк, проглотивший дикобраза.

Скоро дверца М-камеры открылась, и наружу вылез Конотоп, уставший, мрачный и молчаливый.

– Фо ты фам фефал? – спросил Кентел.

– Я не понимаю, что ты говоришь, – проворчал Конотоп.

Кентел извлёк изо рта леденцы и произнёс поучительным тоном:

– Значит, у тебя неисправности ввода-вывода.

– Тялавакарудтитавхлетнекежулатсод! – выкрикнул Конотоп, отмахнувшись, и застыл на месте. Его передёрнуло, он рыгнул, испустив изо рта колечко сизого дыма, прослезился и прошептал, испуганно взглянув на Кентела: – Что это было?

– Я уже говорил, – ответил Кентел.

– Постой… – пробормотал Конотоп. – Неужели? Но я