– Тоха, не бери в голову, это я так, для профилактики.

– Проехали, – буркнул Антон, закрывая тему, но оказалось, что все ранее сказанное Сашкой было предисловием.

– Тоха, а что это за коляска под твоей дверью стоит? – размявшись, завершил маневр Саня. – Что-то ты скрываешь, братишка.

Тяжелым взглядом исподлобья Квасов посмотрел на друга. Сашка нарывался, но пиво, креветки, солнышко – осторожный намек на счастье – породили в душе некое подобие благодушия, и Квасов, поколебавшись, склонился к мысли во имя дружбы, пива, креветок и последнего тепла сдержать чувства. Глядишь, зачтется где-нибудь, когда-нибудь.

– Ну, коляска, ну, стоит. И чё?

– Так я и спрашиваю – чья?

– Соседская.

– Симпатишная соседка?

– Трое детей.

– Не хило. А муж?

– Не видел.

– Тоха, а ты не думал пойти коротким путем? Сразу многодетным папашей заделаться? Придешь на все готовое, так сказать. Пить станет некогда – зуб даю.

– Кончай трепаться, – беззлобно попросил Антон.

– Тоха, я тебе плохого не посоветую.

– Сань, замолкни.

– Да ладно, просто подумай.

– И думать не о чем.

– Но коляска-то стоит под твоей дверью, – не унимался Сашка, – а не…

– Чеснок, – перебил Антон, – я ж попросил. Заткнись, если не трудно.

– Не трудно. – Чесноков демонстрировал редкую сговорчивость – видимо, тоже размягчился под влиянием коктейля из осеннего солнца, пива и креветок.

Друзья в молчании продолжили цедить «Жигулевское», каждый думал о своем.

Антон думал о том, о чем и всегда, – о погибших ребятах и своем увечье.

Как ни крути, выходило, что если стереть из памяти все воспоминания, то можно вернуться к прежней жизни, создать семью, начать плодиться и размножаться. Но как же тогда братишки, которые остались там? Он, значит, жрет креветки, хлещет пиво, баб трахает, а они? Разве можно их стереть? Они ведь живы, пока он помнит…

Получался замкнутый круг.

С другой стороны, перед ребятами все виноваты, но Сашка с Лешкой выбрались из зыбучих песков воспоминаний, а он – нет. И не видит необходимости. Не видел…

Квасов уловил знакомую вибрацию в организме, токи – предвестники опасности и перемен. Что-то должно произойти… Что?

А Чесноков вспомнил бывшую жену Антона – медсестру в санаторно-оздоровительном комплексе, где проходил курс реабилитации лейтенант Квасов после первой кампании.

Медсестру звали Настя. Настя была безнадежна. С медицинской точки зрения более безнадежна, чем лейтенант Квасов, потому что глупость не лечится.

Антону почему-то Настина удручающая дремучесть показалась детской наивностью, он взялся опекать сестричку, и, как выяснилось, не один Антон это делал – опекал.

Оздоровительный комплекс принадлежал Министерству обороны, и подлечивали там нервишки бывшие и настоящие военнослужащие. Кроме лейтенанта Квасова, в опекунах у медсестрички ходили два генерала – действующий и отставной. Погоны все и решили.

– Валентин Демьяныч никуда не уезжает, ни в какие командировки, – объяснила Настя мужу, когда он отыскал ее в ближайшем пригороде, в районе новых частных коттеджей, – всегда дома, всегда под рукой. Все, что ни попрошу, делает, куда ни попрошу – водит. А тебя все время ждешь, ждешь, волнуешься и волнуешься. А я не могу так волноваться, у меня сердце слабое.

Во время этого жалобного монолога неверная жена норовила перейти улицу на красный свет, уводя Антона от симпатичного домика в двух уровнях под черепичной крышей, как птица уводит кошку от гнезда – на бреющем полете.

– Прости меня, – прибавила Настя и заплакала.

Квасов не простил.

Женским слезам Антон в принципе не верил, а Настиным не верил вдвойне: коттедж в европейском стиле, который прилагался к генералу и куда переехала бывшая жена из комнаты в офицерском общежитии, давал повод усомниться в ее искренности. Плакала, потому что насмотрелась на пациентов, вспыхивающих как порох от любого слова. Понимала, что Антон может придушить и ничего ему за это не будет. Не полная же дура, в конце концов.

Нечего лукавить, руки у Антона чесались врезать этой вруше. Не за измену! Антона бесило вранье, такое же тупое, как она сама. Еле сдержался. Просто в какое-то мгновение ясно понял: если не сдержится – убьет.

Как близкий друг, Саня помнил и других девиц, в разное время покушавшихся на свободу Антона.

Мария – жилистая артистка ансамбля песни и пляски; мясистая исполнительница восточных танцев Алия; парикмахерша из салона «Тамара» – стильная красотка с жестким характером. И так, по мелочи: кассирша из супермаркета – молоденькая и нежная, как цветок, и, что самое важное, совершенно управляемая; несколько безликих социальных работниц, одна из которых носила библейское имя Сара.

Все они в разное время, но с одинаковой настойчивостью пытались обосноваться в однокомнатной квартире Квасова.

Все-таки что ни говори, а воевавший мужчина в глазах слабого пола получает фору перед невоевавшим. Как медом намазаны им участники боевых действий, так и слетаются всякие бабочки – хоть какая-то компенсация за пограничное состояние психики…

Слетаются, а дальше по сценарию: «А бабочка крылышками бяк-бяк-бяк-бяк, а за ней воробышек прыг-прыг-прыг-прыг. Он ее, голубушку…»

Так вот, все дамы были выставлены за порог. Вежливо, твердо и без сожаления.

Некоторые рыдали, но Квасова не трогали женские слезы.

– А все-таки, – снова активизировался Сашка, – сколько тебе одному эту жизнь коротать? Ее и так немного.

– Тебе домой пора, – грубо намекнул Квасов и поднялся, пресекая дальнейшие попытки вызвать его на откровенность.

Сашка со вздохом вылез из кресла и направился к выходу, по пути допивая остатки пива. В прихожей всучил Антону пустой стакан и напомнил:

– Ресторан «Рояль», малый зал, девятнадцать ноль-ноль.

– «Рояль»? – поразился Антон. – Ему что, делать нечего?

– Таково желание полковника, – осклабился Саня, – не парься, все оплачено спонсором.

«Рояль» считался самым крутым закрытым клубом в городе, значит, камуфляжный комплект с тельняшкой, кроссовки, а также спортивный костюм отменяются.

– Епэрэсэтэ, – тихо выругался Антон, закрыл за Сашкой дверь и направился в комнату, где дислоцировался двустворчатый шкаф с парадными доспехами.

Симка провожала тетку на север, как провожают разведчика в тыл врага.

Никаких просьб и напутствий сказано не было, да и не надо было – все просьбы и напутствия были написаны жирными буквами на лбу племянницы.

Валентина допилась до такого состояния, что требовалось серьезное лечение.