Сроки праздникам поставлены от предков, и не просто так, а с умом. К началу осени табунится в степи копытный зверь, отходит с западных пастбищ, где не так сильно выгорает летом трава, в степи на востоке. Там зимы малоснежны и легче добывать скудный корм. Но на пути кочующих стад объявляются люди. Начинается большая осенняя охота. В эти дни юноши, еще не ставшие охотниками, вправе взять оружие и принять участие в облавах.

Затем начинается всеобщий мясоед, а вместе с ним – испытания и посвящение в мужчины.

Девушкам проще – достигла возраста, вот ты и невеста. Обряд назначают только если объявляется в роду пришлая юница, которую надо принять в одну из семей. Обычно все это заранее известно: где не хватает невест, в ту семью и идут девушки. А свадьбы начнутся после перелета птиц, когда любой мальчуган приносит столько добычи, сколько сможет поднять. Всю неделю люди едят птицу, и недаром свадьбам покровительствуют крылатые птичьи боги. От них любовь, от них счастье. Потому и невест выкликают утицами и лебедушками, а милостивый обычай не велит во время лета бить живущих парами лебедей – бережет птичьи семьи.

Но в этом году все шло наперекосяк. Собрались старухи, петь над приемышами песни, переряжать в новые рубахи, разводить по новым семьям.

Вождя с колдунами пригласили, не для совета, а ради уважения. В семейных вопросах дела как встарь решают бабы, и всякий признает, что это правильно. И вот тут-то, в накатанную церемонию влетел молодой, еще и посвящения не прошедший парень Малон. От кого бы другого ожидать, а не от него. Когда только успел и сам влюбиться, и девку влюбить…

Во всяком случае, не успели старухи рассесться кружком, как выбежали в середину круга Малон и взятая у детей тура конопатая Калинка и повалились хозяйкам в ноги. Просили об одном: принять Калинку в ту семью, куда дозволено свататься Малону. А там и без того невест избыток.

– Эк вы мне все спутали! – крякнул с досады Бойша. – Я за вас думал, считал, а вы с вашей любовью… – вождь сплюнул с досады и приказал:

– Решайте, матери. Как велите, так и сделаем.

Старухи поглядели на ждущую приговора пару: оба невысокие, оба крепкие, что гриб-боровик июльской порой, и широколицые тоже. Ну, как нарочно их друг для друга лепили. Поворчали старухи, да и махнули рукой: пусть их – в счастливой семье дети здоровыми родятся.

С парнями тоже не все было ладно. На какое время испытания назначать, если зверь пошел раньше срока и не в ту сторону, а перелетная птица, судя по всему, на зимовку сниматься не спешит. И все-таки, подошли рассчитанные сроки, начался праздник.

Последние три дня юноши сидели на виду у всех, за игрушечной оградой возле столпа предков. Изготовленное своими руками и опробованное во время недавних охот оружие хранилось в землянке колдуна, Матхи ежедневно окуривал его смолистым дымом. Все три дня полагалось поститься, что обычно воспринималось спокойно, но в этом году служило темой множества невнятных шуток. Коротко они сводились к одному: вот сидит толстенький Малон или жирненький Рутко, а в это время голодный мангас… Таши смешков не слушал, а и слышал бы, так не обиделся бы. Не до того было. Муть качалась в душе.

Срок подошел, а он так ничего и не решил. Знал твердо: так – не будет. А что «так» – неведомо.

На рассвете решительного дня Матхи показался у выхода из своего жилища. На нем красовалась страшная личина и большой колдовской наряд.

Слепец уверенно шел давно знакомой дорогой, притопывая на каждом шаге, так что погремушки на шапке, полах кожана и вычурном вересовом посохе дружно взбрякивали. Кроме этого звука ничто не нарушало тишины: весь поселок спал. То есть, на самом деле не спал никто, но полагалось спать, и люди добросовестно притворялись, лежа в постелях: сопели, похрапывали и ждали урочной минуты.

– Хур! Хур! – уже не Матхи, а злой Хурак – пожиратель трусов подкрадывался к городьбе, за которой мирно спали юноши. Еще мгновение – и кости захрустят на острых зубах демона. Но на пути Хурака вырос Бойша, вернее – не Бойша, а сам древний Лар. Он был наряжен в лохматые шкуры, на голове красовалась шапка с парой изогнутых рогов.

– Что нужно тебе здесь? – загремел Лар, гневно подымая к небесам нефритовую дубинку. Оружие это было очень знакомо чудовищу, ведь демон возник из печени убитого этой дубиной повелителя тьмы и холода предвечного Хадда. И все же, Хурак не отступил.

– Это моя еда! – пролаял он.

– Это мои воины! – возразил Лар.

– Это не воины – они спят и не слышат, как идет враг!

– Они не спят! – воскликнул лар, и тут же юноши с боевым кличем вскочили на ноги, а изо всех домов высыпали ждущие сигнала люди.

– Я голодный дух! – запел шаман. – Я сожру всех, кого смогу, я съем всех, кого сумею, я проглочу всякого, кто трус, я изгрызу любого, кто робок! Я Хурак, я желаю жрать! Я иду за вами, слабые сердцем, хлипкие душой! Трусы – вы моя пища!

– Здесь нет трусов! – раздался общий крик. – Здесь воины, воины, воины!

Злой дух сопротивлялся, но его уже почти не было, а снова был Матхи – слепой шаман.

Матхи склонился над заранее подготовленным костром, застучал кремнем.

Тертый огонь нужен для урожая, для домашнего очага, для изобилия во всяком хозяйском деле, а тут потребен огонь воинов, что добывают из камня. Тонкий хворост сразу заполыхал и быстро прогорел, рассыпавшись кучей мелких угольков. С долгим воплем шаман зачерпнул полную чашу жара. Над угольями колыхался голубой огонек.

Юноши уже стояли в ряд, вытянув перед собой левые руки.

Таши был в ряду третьим. Шаман подошел к нему; уродливая харя кривилась выпирающими клыками. Воистину, это был Хурак, алчущий свежей крови и пришедший мучить людей, чтобы выбрать слабых для своей кровавой трапезы. Толстыми пальцами он порылся в чаше, спокойно, словно не огонь держал, а перебирал гладкие морские окатыши, выбрал уголек и на ощупь положил его на протянутое предплечье. Запахло паленым волосом – рука у Таши была мохната, в неведомого отца. Таши не дрогнул, он продолжал стоять, безразлично глядя вдаль. Один за другим шаман разложил на подставленной руке семь угольков и пошел дальше.

Никто из парней не вскрикнул, когда огонь касался их, ни у кого не исказилось лицо, но Таши краем глаза видел, что прежде ровная линия вытянутых рук надломилась: кое у кого руки дрожат. Сам Таши терпел боль спокойно – собственно говоря, ему было даже не слишком больно. Он знал, что ожоги будут сильно болеть потом; как и многие мальчишки Таши заранее испытывал себя, прижигая тело углем. Гораздо хуже, что рука вскоре распухнет, а впереди стрельба из лука, потом придется метать боло и копье, хотя это уже легче, тут левая рука не так важна, как в стрельбе из лука.

Таши умудрился до того задуматься, что даже удивился, когда к нему приблизился Бойша и, шлепнув ладонью по сжатому кулаку, сбросил потухшие угли. Тогда Таши вспомнил, что это не самое тяжкое испытание из тех, что предстоят ему.

Тем временем, все юноши были освобождены от углей, и начались состязания в силе, ловкости, выносливости. Люди вышли за пределы городьбы, туда же вынесли сосновый щит, обшитый кожей, на которой охрой нарисованы животные: олень, лошадь, тур, сайгак. Только зубра не было здесь, ибо даже в нарисованного предка нельзя стрелять.