Для Дениса Васильевича Давыдова поляки всегда были непримиримыми врагами, а Варшава — «горнилом козней, вражды и ненависти к России»[118]. Он не считал нужным особенно церемониться с поляками и не гнушался пользоваться случаем брать у тех силой все, что было необходимо для нужд его отряда. В конце февраля 1813 года один польский помещик в разговоре с Павлом Пущиным «не переставал жаловаться на повреждения и притеснения, которые ему причинил партизан Давыдов, проходя через его владения»[119]. Между русским гвардейским офицером и польским помещиком состоялся настоящий диспут, о содержании которого мы можем судить по дневнику Пущина. «Я был вынужден ему заметить, что наш авангард не получил еще приказа в отмену прежнего, по которому их считали обитателями страны нам враждебной, поэтому нельзя требовать, чтобы в разгар преследования неприятельских войск не пользовались случаем брать всё, нам необходимое, тем более что французы, их же союзники, не лучше с ними обходились»[120]. Действительно, Давыдов не успел получить приказ, по которому поляки не считались более обитателями враждебной страны. Александр I повелевал войскам соблюдать величайший порядок и оказывать снисхождение полякам. Уже в начале 1813 года Александр I думал о присоединении герцогства Варшавского к России и не хотел усугублять вражду между двумя славянскими народами. Даже упорные слухи о том, что около 60 тысяч человек вооружились топорами и готовятся восстать в тылу русской армии, не заставили Александра I прибегнуть к строгим мерам. Войскам было приказано «держать ухо востро и принять меры предосторожности против местного населения… Ввиду этого пришлось выставить караулы, несмотря на то, что бедные солдаты изнемогали от усталости»[121]. Слухи о подготовке восстания не подтвердились.

Стремясь сблизить русских с поляками и забыть взаимные обиды, Александр I не покушался на национальную самобытность поляков и не требовал от них забвения своего исторического прошлого. Однако уже в конце 1812-го — начале 1813 года император столкнулся с почтительным, но достаточно твердым противодействием главнокомандующего светлейшего князя Михаила Илларионовича Кутузова, стремившегося к русификации края, к превращению Варшавы и Вильны в обычные губернские города. «Знаете ли Вы убийственные слова Фельдмаршала, Вашего отца? При его вступлении в Вильну поляки пришли и бросились к его ногам. “Встаньте, — сказал он им, — помните, что вы русские”»[122].

Подобные взгляды были близки и понятны генералитету русской армии. Барклай де Толли, Багратион, Глебов, Дорохов, Ермолов, Коновницын, Кульнев, Луков, Неверовский, Раевский — все они в молодости сражались с поляками. По подсчетам известного военного историка Владислава Михайловича Глинки, среди 332 генералов, портреты которых помещены в Военной галерее Зимнего дворца, 39 человек принимали участие в Польской кампании 1794 года[123]. Никто из них не мог оставить поляков безнаказанными и забыть их «злые обиды». Все помнили о вероломстве польских шляхтичей: поляки, обласканные перед началом войны Александром I, мгновенно нарушили свои клятвы и с приходом Наполеона перешли на его сторону. Склад ума, характер чувств и мышления, дворянский кодекс чести — всё протестовало против прощения подобного коварства. Практически никто не хотел воздать «народным врагам» по правилам христианской нравственности: добро за зло. Не только генералы и офицеры, но и значительная часть русского дворянского общества ожидала от Александра примерного наказания изменников, «столь нагло и неблагородно отплативших ему за его милости в самом скором времени»[124]. Но император не был склонен к мести и злопамятству. Для генералитета русской армии поляки были и оставались врагами, с которыми они воевали уже не первый раз в жизни, а царь хотел положить конец «старинной вражде» двух народов.

Кутузов предложил Александру I конфисковать имения польских помещиков, сражавшихся с оружием в руках в составе наполеоновских войск против России или связанных с французами. Он намеревался использовать конфискованные имения для награждения русских генералов и офицеров, отличившихся в войне с Наполеоном. Этот план не был реализован, так как Александр I объявил всем полякам амнистию.

Вот строки из секретного письма от 29 марта 1813 года Кутузова литовскому генерал-губернатору А.М. Римскому-Корсакову: «Всех тех (поляков. — С.Э.), кои окажутся виновными в разглашении неблагоприятных для нас слухов или в других каких предприятиях, одним словом, всех тех, кои будут участниками в видах мятежа, тотчас предавать военному суду и в пример другим наказывать смертью». Русская армия уже три месяца воевала в Европе, военные действия шли с переменным успехом, и Кутузов считал, что склонное к мятежам польское население западных губерний России «…требует в нынешних обстоятельствах крутых с собою поступков»[125].

Итак, уже в конце 1812-го — начале 1813 года снисходительное отношение к полякам сочеталось с мерами строгости. Это сочетание было во многом противоестественным: систематический порядок в управлении завоеванным герцогством Варшавским полностью отсутствовал. «У нас же, по новости ли нашей или по непостоянству, свойственному русскому характеру, во всем были крайности, от чего происходил беспорядок, и владычество наше казалось нестерпимее ига французов…»[126].

Закончились Наполеоновские войны, большая часть герцогства Варшавского была присоединена к России под именем Царства Польского. «По манию царя» Царство Польское уже в 1815 году получило конституцию, провозгласившую свободу печати, неприкосновенность личности и независимость судов. Была сформирована польская армия, одетая в национальный мундир, и восстановлены польские ордена Белого Орла и Святого Станислава. Александр короновался польской короной. Неограниченный монарх — император и самодержец всероссийский — одновременно стал конституционным польским царем: его власть ограничивалась конституционной хартией, в верности которой Александр принес особую клятву «пред Богом и евангелием». Царство Польское фактически стало государством в государстве.