– Прикоснись ко мне, – прошептала она. – Сделай и меня сумасшедшей.

За завтраком она вдруг увидела, как Дориан мигнул, помахал рукой у лица и, осознав свой непроизвольный жест, засмеялся:

– Думаю, это называется рефлексом.

– Ложись в постель, я дам тебе лауданум, и ты даже не почувствуешь, когда начнется головная боль.

Дориан безропотно встал из-за стола и прошел следом за ней в спальню. Помогая ему раздеться, она заметила, что зрение у него в порядке, раз он безошибочно нашел и ласкал ее грудь, пока Гвендолин развязывала ему галстук.

– Ты, кажется, в очень веселом настроении, – сказала она, когда наконец уложила мужа под одеяло. – Не зная всех обстоятельств, можно подумать, что милорд таким образом заманивал меня в спальню.

– Я бы тоже хотел, чтобы это было уловкой, но проклятые штуки уже здесь и подмигивают. Ты права, Гвен, на призраков они не похожи. Твое описание лучше:

«Как будто натыкаешься на фонарный столб, сначала в глазах звезды, а потом возникает боль». Хотелось бы знать, на что я наткнулся.

Гвендолин знала ответ.

«Я же говорил, что его надо оберегать от нервного возбуждения», – сказал ей Нибонс.

Он был настоящим врачом, с многолетним опытом, и понимал болезнь, так как долго лечил мать Дориана.

«Ты помнишь, что с ним произошло, когда он узнал о трагедии в Ронсли-Холле: три приступа за неделю».

Вспомнив вчерашний разговор с мужем, Гвендолин почувствовала угрызения совести.

– Я знаю, в чем дело, – сказала она. – Я заставила тебя говорить о самом болезненном в твоей жизни.

Причем не довольствовалась общей картиной, а выпытывала мельчайшие подробности, даже результаты вскрытия твоей матери. Я должна была сообразить, что для тебя это слишком большая нагрузка. Как я могла забыть столь элементарные вещи? Удивляюсь, куда только делись мои мозги?

Она привстала, собираясь идти за лекарством, но Дориан удержал ее за рукав.

– А меня удивляет, куда они делись сейчас. Ты все перепутала, Гвен. Вчерашний разговор принес мне только облегчение. Сядь.

– Я должна принести лауданум.

– Не нужно. Во всяком случае, пока. Раньше я принимал его лишь потому, что не доверял себе. Но я доверяю тебе. Ведь кажется, я не первый сумасшедший в твоей жизни. Ты сама знаешь, когда меня надо будет приводить в бесчувственное состояние.

– Боль невыносима, – возразила Гвендолин, – и я не могу тебе позволить терпеть ее. Я обязана что-то сделать, Дориан. – Когда тот закрыл глаза, она с трудом заставила себя говорить спокойно:

– Боль началась, да?

– Я не хочу отуплять себя наркотиком, – сказал Дориан. – Пусть моя голова будет ясной. Даже если я стану физически недееспособным, у меня хотя бы останется возможность соображать. Пока смогу.

Гвендолин приказала себе забыть о чувстве вины, которое в данной ситуации ему вряд ли поможет. Она приехала сюда без особых надежд, собираясь изучить заболевание графа Ронсли и по возможности облегчить его страдания. Она не питала никаких иллюзий. Разве ей под силу исцелить то, о чем медицинская наука имела лишь смутное Представление, и уж абсолютно не знала, как это лечить.

Но она не ожидала, что с первого взгляда полюбит графа Ронсли. Теперь ей придется жить с этим чувством всю жизнь. Однако нельзя позволить эмоциям руководить собой и искушать бесплодной надеждой на чудо. Она должна только слушать мужа, выяснять его потребности и по возможности удовлетворять их.

– Ты хочешь думать? – неодобрительно спросила она.

– Да. О матери и о том, что ты сказала о ней. О моем деде. О врачах. О сумасшедшем доме. – Дориан прижал большой палец к виску. – Вряд ли у меня разорвался сосуд, хотя передо мной проходит вся моя жизнь. И она начинает приобретать смысл.

Гвендолин безжалостно подавила тревогу.

– Хорошо, – спокойно произнесла она. – Никаких успокоительных. Вместо них попробуем стимуляторы.

Гвендолин дала ему кофе. Очень крепкий.

Спустя два часа, за которые Дориан выпил несколько чашек, он уже чувствовал себя отлично, а Гвендолин смотрела на него как на восставшего из мертвых. Скрестив руки на груди, она наблюдала за одевающимся мужем, и на ее лице было почти комическое выражение тревоги и удивления.

– Я начинаю подозревать, что ты решила, будто у меня действительно разорвался сосуд, – усмехнулся Дориан, застегивая брюки.

– Ничего не понимаю. – сказала Гвендолин. – Честно говоря, я в замешательстве. Приступ длился всего два часа. С медицинской точки зрения в этом нет никакого смысла.

– Я же говорил тебе, что после четвертой чашки давление уменьшилось, словно мою голову вынули из шлема. Может, кофе вымыл давление из организма… – Дориан ухмыльнулся. – ..в ночной горшок.

– Он действительно обладает мочегонными свойствами, – подтвердила Гвендолин.

– Не сомневаюсь.

– Но ты не должен был реагировать таким образом, – нахмурилась она. – Видимо, я не правильно поняла твои слова о результатах вскрытия миссис Камойз, хотя не представляю, как это могло случиться.

– Что тебя беспокоит? Неужели я бредил, сам того не замечая? Или выказал признаки мании? Разве ощущение радости бытия – опасный симптом? Поскольку я нахожусь на смертном одре, Гвен, расскажи мне все без утайки.

Гвендолин позволила себе вздохнуть.

– Не знаю. Я думала, что расширение кровеносных сосудов и увеличение притока крови являются причиной головной боли. Но чтобы боль прекратилась, сосуды должны опять сжаться, уменьшив кровоток, а предполагается, что ткани мозга у тебя повреждены и не способны так быстро реагировать.

Дориан вспомнил ее вчерашний рассказ о деятельности мозга.

– Понимаю. Ты боишься, что это ненормальное явление и его действие кратковременно?

– Не знаю.

Может, через минуту он упадет замертво? Маловероятно. Никогда еще он не чувствовал себя таким бодрым.

Тем не менее следует подстраховаться.

Дориан схватил жену в объятия и начал целовать, чувствуя, как она всем телом прильнула к нему.

Это было не совсем то, что он собирался делать. Он хотел лишь дать ей понять, насколько сильны его чувства, однако начав, оба уже не могли остановиться. Вскоре одеж да, которую Дориан только что надел, валялась на полу рядом с платьем Гвендолин, а он сам утонул в горячем море желания.

Потом, когда они лежали, прижавшись друг к другу, и Дориан обнаружил, что еще жив да к тому же находится в здравом уме, он решил объяснить жене, что она для него сделала.

Вчера, рассказывая о своем беспутном прошлом, он ожидал с ее стороны презрения, но Гвендолин лишь нетерпеливо отмахнулась, считая посещение шлюх и пьянки обычным мужским занятием.