Второй автомобиль уже принадлежал отцу. Он выписал его себе из Америки на оставшиеся в Англии деньги. Это тоже был „Бьюик“, но спортивного типа, с откидным брезентовым верхом. В Москве тогда бегали в основном „Эмочки“ (ГАЗ М-1) только что построенного Горьковского автозавода, а иностранных машин, за исключением правительственных и дипломатических, не было. Наши машины вызывали зависть у всех — и мальчишек, и взрослых.

В общем, наша семья имела все необходимое для советского счастья: дом, дачу, машину, и не одну»[111].

И конечно, детство мальчишек не было бы счастливым без бабушек. Ольга Иеронимовна присылала из Ленинграда новые, только что изданные детские книжки. А у папы Анны Алексеевны, Алексея Николаевича Крылова, примерно с 1927 года появилась новая спутница жизни — Надежда Константиновна Вовк-Россохо, умудрившаяся подружиться с его бывшей женой Елизаветой Дмитриевной. Имевшая к семейству Капиц весьма опосредованное отношение, она тем не менее полюбила мальчишек и писала им трогательные письма. В частности, сохранилось несколько открыток Андрюше. К сожалению, даты их посылки уже не установить: открытки не проштемпелеваны, а конвертов не сохранилось. Вот, наверное, самая ранняя, с Лазурного Берега Франции. На лицевой стороне — фотография старинного средневекового города с высокой колокольней у иссиня-чернильной гавани с яхточками под белыми парусами у причала. В верхнем правом углу надпись «Menton — Le Port». На обратной — письмо еще со старорежимными «i» и «ером»:

«Дорогой Андрюша, вотъ мы куда съ бабушкой прiехали отдыхать, здесь очень хорошо, тепло и много цветовъ. По морю иногда проходятъ большiе пароходы мимо насъ, а здесь все больше видны такiе лодочки. Море все время было спокойное, а сегодня сильный ветер и оно бушуетъ, точно кипитъ. Напиши намъ, как вы поживаете все, много ли у тебя цветовъ на окне и вообще побольше напиши о томъ, как ты живешь и что поделываешь. Вава и бабушка крепко тебя целуемъ и будем здесь ждать твоего письмеца, напиши скорее. Вава»[112].

Мальчишки прозвали Вовк-Россохо «Вава», а в семье Капиц ее стали звать Вовочкой.

Племянник Леня вспоминал: «Лето 1938 года прошло у нас в Заречье под знаком бесконечного корчевания пней. Дядя яростно сражался с ними. Он хищно высматривал очередной пень, потом призывал меня и своих сыновей, и мы, как кроты, лезли под пень: окапывали, подводили ваги, изобретали систему рычагов. Словом, тащили пень творчески. Когда он, наконец, выковыривался, дядя бывал очень доволен. Потом мы изготовили городки, и пошла полоса городошных баталий. Купили крокет, и мне пришлось ровнять площадку. Словом, физических нагрузок было хоть отбавляй»[113].

Год 1938-й оказался вообще не слишком веселым: неожиданно умер старший брат Петра Леонидовича — этнограф и кинорежиссер Леонид Леонидович. Его сын, тот самый племянник Ленька, был очень благодарен дяде, который «пошел со мной на берег реки (почему-то мне кажется, что серьезные разговоры он вообще предпочитал вести не в комнате, а „на воле“). Дядя говорил о том, что теперь Наташе (моей маме) трудно будет меня „поднимать“, и он постарается, если не заменить мне отца, то, во всяком случае, помочь мне в жизни»[114].

Ну а жизнь тем временем шла своим чередом — и в Заречье тоже. Немного уже возмужавший Ленька вспоминал: «Эпопея строительства моторной лодки началась в следующее лето 1939 года. Туполев достал для Петра Леонидовича чудесный „авиационный лес“: дивные смолистые сухие сосновые доски, массивные дубовые брусья для шпангоутов, медные гвозди для заклепок — словом, весь материал, и мы приступили к строительству лодки. На строительство я ходил как на службу — с раннего утра и до ужина (с перерывом на купания и личную жизнь)… Лодку дядя построил целиком сам за два отпуска (1939–1940 гг.), только на покраску пригласил профессионалов. Знатоки, глядя на его творение, не верили, что все сделано тут на даче, в мастерской, своими руками. Я горд, что в этой лодке заключено немало и моего труда. Конечно, я был „Петровым подмастерьем“, но все же… Я бесконечно благодарен дяде за ту школу всяческого ремесла, которую я прошел под его руководством, а он умел делать буквально всё. Во время работы он неукоснительно следил за порядком на рабочем месте, приходил в ярость, если что-нибудь лежало не там, где надо. А нужно сказать, что во время работы он был очень крут и резок, так что попадало мне порой здорово…»

Сережа и Андрюша были, конечно, еще маловаты для такой сложной работы. Но наверняка смотрели, учились, чего-то помогали, может быть даже пилили какие-то деревянные планки, подавали инструмент, убирали. Иначе бы двоюродному брату никак не могла бы прийти в голову идея включить в название лодки их имена!

«Через два лета, когда лодка была построена, пришло время ее называть. Дядя объявил конкурс на лучшее имя, — вспоминал Леня. — Каких только имен не предлагалось: и „Кислород“, и „Анна“, а я предложил синтетическое „Серандраня“: Сережа + Андрей + Аня. Но потом как-то само собой появился „Гелий“. В то время жидкий гелий занимал большое место в работах Петра Леонидовича»[115].

Андрей Петрович писал в своих машинописных листках: «Лодку спустили на воду в Москве, на Воробьевых горах, на водной базе ЦДКА (Центральный дом Красной Армии имени Фрунзе, предтеча ЦСКА. — Прим. авт.). Она бодро бегала по Москва-реке, пыхтя своим крошечным, но очень тяжелым мотором. Силенок в нем было, по-моему, всего 10–12. Отец привез его из Англии вместе с лабораторным оборудованием и возлагал на него большие надежды, которых тот не оправдал. А как-то на нашу дачу забрались воры и, прельщенные блестящими деталями мотора, стащили его вместе с другой мелочью. Но через сто метров бросили — ноша оказалась не по силам даже для четырех человек, хотя была оборудована собственными носилками для переноски. Все как будто специально было приготовлено для воровства! Но тяжел был, мерзавец, спасу нет. Уже после войны мы заменили его автомобильным двигателем от „Москвича“, и наша лодка действительно стала носиться по Москве-реке на даче, таская за собой аквапланиста (акваплан: буксируемая катером глиссирующая доска. — Прим. авт.) и вызывая всеобщую зависть моих сверстников. Но все это было потом.

А пока гремели процессы над изменниками Родины. Люди исчезали неизвестно куда. Шла война с японцами на Дальнем Востоке, которую почему-то называли „инцидентом у озера Хасан“, потом случились столкновения на Халхин-Голе. И хотя мне давно полагалось ходить в школу, была приглашена учительница, с которой я за два года прошел программу первых двух классов.

В 1939 году началась Финская война. Как нас убеждали, финны на нас напали. В газетах и кино были только победные реляции. Но война шла где-то там на Севере, в