После третьей рюмки «Абсолюта» разговор сам собой перешёл на мой роман.

– Есть, есть всё же элементы пошлости в вашем превосходно написанном романе, – рассуждал Перчаткин, запихивая в рот салат.

– Так превосходен или нет?

– Главная непристойность в допущении самой мысли о том, будто некто великий и всемогущий, творящий зло, доброжелательно следит за вами и намеревается вот с какой-то стати сделать именно вам, разлюбезному, добро…

– Но ведь это же нормально. Каждому по делам его…

– Не верю я в высшую силу. Верить надо в волеизлияние людей.

– Волеизъявление… – поправил я.

– Пусть так, – согласился рецензент. – Тут важен потаённый смысл, а не способ выражения.

– Ну, если так…– меня никак не устраивало перерастание задушевной беседы в принципиальный спор философско-религиозного разлива с признаками мистики. А ведь от идеологической дискуссии до скандала всего лишь один шаг. Тут уж никак не обойтись без ругани и поливания друг друга соусом из-под салата «Оливье».

– Вот именно так! – словно бы подтвердил мои слова Перчаткин. – Что до меня, то я литературу без этого не мыслю. Если коллегиально, то есть всем литературным сообществом решили, кому, как и зачем следует писать, так уж изволь этой установке соответствовать. А иначе спрашивается, за что боролись? Так неужто зря?

Перчаткин грозно глянул по сторонам, как бы намереваясь припечатать к позорному столбу любого, кто попытается ему перечить. И припечатает, и в чёрный список занесёт! Однако захотелось несколько смягчить его воинственный пыл, и я осторожно выразил сомнение в действенности большевистских методов в литературе:

– А помните, как у Олеши: «В искусстве нет той площади, на которой можно взять Зимний!»

– Не говорите мне про этого гражданина.

– Это как? – я был изрядно удивлён. Правду сказать, даже оскорблён столь нелицеприятным отношением к этому писателю.

– Да вот так уж! Не люблю его. Чуждый он элемент в нашем пишущем сообществе.

– Но почему?

– А потому! Мы тут из сил выбиваемся, каждый год выдаём на гора роман, а то и по два. Ну а он что?

– Что?

– А ему всё трын-трава! Он, видишь ли, пишет в день по строчке, да и то слишком много ему кажется.

– Но если писатель требователен к качеству своего труда…

– А жить на что? – возразил Перчаткин. – Литературных премий до чёрта развелось, но ведь на всю нашу братию этого не хватит! – в словах плодовитого рецензента сквозила тщательно скрываемая зависть и явно наблюдалось ничем не сдерживаемое озлобление.

– Если не нравится Олеша, тогда подскажите, как писать.

– Ну, это же просто, – оживился рецензент. – Сразу чувствуется, что в Литинститутах не учились. Так вот, перво-наперво следует разбить пространство рукописи на несколько частей. Первую называете завязкой, вторую кульминацией, а третья… – тут он замешкался. – Тьфу чёрт, слово подзабыл. Словом, в третьей весовой части всё всем должно быть ясно. Добавьте к этому знание грамматики, и успех у публики вам обеспечен.

– Мне кажется, рецепт ваш изрядно устарел, – осмелился возразить я. – Мой скромный опыт блужданий по редакциям подсказывает совсем другое. Возьмите для примера последний роман, который выдвинули на национальную премию. Что мы там видим? Обругать прежнюю власть, добавив несколько матерных словечек и сомнительного содержания метафор – вот ныне слагаемые литературного успеха!

– Ну и что вам стоит?..

– Но я так не могу! – прокричал я, на мгновение забыв, где мы находимся.

– Странный вы человек, – молвил Перчаткин, налегая на закуску. – Кстати, жюльен очень даже ничего. Так вот, я и говорю… то вам успех всенародный подавай, то начинаете целку из себя изображать. Не надоело так корячиться?

– Мне нашу литературу жаль!

– Да бросьте вы! – рассмеялся рецензент, утирая рот салфеткой. – Кому нынче нужна эта ваша… как её… литература? Требуется ходовой товар, и тут сметливому человеку полное раздолье, надо лишь руку как следует набить. Тут уж ничего не поделаешь, поскольку слаб человек, а кушать хочется… – с этими словами Перчаткин потянулся к водке.

– Нет уж! Этого мы вам не позволим, – заслоняя свет мозаичного плафона на стене, над столом нависло полтора центнера мослов, костей и сухожилий, для пущей важности помещённые в цивильный сюртук, необъятных размеров штаны и лакированные туфли-лодочки. От всего этого несло ароматами дешёвого пива и коммунальной кухни конца сороковых годов.

– А что, граждане! Не сообразить ли нам по портвешку? – с этими словами полтора центнера рухнули на стул. Стул крякнул, однако скидывать незваного седока не стал. Только вот плафон угрожающе закачался на стене, отчего по лицам заскользили испуганные тени.

Лицо Перчаткина сморщилось, словно кошелёк, из которого извлекли единственный червонец.

– Дутов, ты бы хоть иногда разрешения спрашивал, когда встреваешь в разговор.

– А нечего напиваться по углам! Народ, он тоже хочет, – с этими словами Дутов налил водки в фужер и, опрокинув его в необъятных размеров пасть, изрёк: – А правда, что ли, Улючевской снова премию дадут? Друзья! Чуваки! Во жопа-то будет!

– Если учесть, что ты сам ходишь в председателях жюри… – попробовал осадить Дутова Перчаткин, но не тут-то было:

– Это не я! Там страшные тролли заправляют. Мы, вменяемые человеческого облика, Улючевской не хотим. Чес слово!

– Да ладно врать-то! – возразил Перчаткин. – Вы с ней друзья ещё по пионерлагерю при Жигулёвском пивзаводе.

– Ложь! Подлая клевета! – Дутов снова потянулся за бутылкой, но этот манёвр был пресечён Перчаткиным, переставившим бутылку на противоположный край стола. Огорчённый Дутов посмотрел бутылке вслед и, видимо, под влиянием этого огорчения признался:

– Какие, однако, отменные мудаки теперь романы пишут. То есть, о чём именно пишут, мне, по большому счёту, всё равно. Хреново, что продолжают писать… и пишут, пишут…

Мне показалось, что вот ещё чуть-чуть и Дутов свалится под стол, а нам с Перчаткиным придётся тащить его до ближайшего такси на своих плечах. От этой перспективы стало грустно.

– Чтой-то ты сегодня очень уж смурной, – обращаясь ко мне, промолвил Дутов. – Чует моё сердце, что радости жизни тебя обходят стороной. Слушай, а давай мы тебя женим!

– С какой стати? – испуганно воскликнул я. – Я уже женат.

– Это поправимо, – успокоил меня Дутов. – Знающие люди советуют раз в десять лет сменить мебель в квартире и время от времени подыскивать новую жену. – Дутов с интересом посмотрел на меня: – У тебя с мебелью как? А то я тебе свою могу уступить по сходному тарифу. Ты не поверишь, до жути надоела. Смотреть на неё больше не могу!

– Да я как все, – смущённый подобным предложением, я не решался отказать. – Что мебель? Стол, стул, кровать и этот… как его… приблудный кот, – потом слегка замялся,