До воцарения «истинного государя» драматург не дожил четырех лет. Ему не суждено было узнать, что возвращение петровских «строгостей» стало одной из многих причин гибели Павла I. Не увидел он и того, что с течением времени его пьесу стали ценить не за политические аллюзии, а за разговорный русский язык. Что новое поколение зрителей признало отрицательных персонажей комедии триумфом автора, а положительных — провалом…

Мы поговорили обо всем, кроме воспитания дворянских недорослей. Но разве об этом написано не достаточно?

На взгляд современного человека, у повести Н. М. Карамзина «Бедная Лиза» есть одно весомое достоинство — она короткая. Что не характерно для сентиментализма. Роман Ричардсона «Памела»[108] — один из основополагающих текстов «чувствительной прозы» — содержит миллион слов, это самое большое произведение мировой литературы. А читалось одним духом. Без малейшего напряжения. «Вертер» Гёте — другая культовая книга, без которой немыслима образованная личность карамзинской эпохи, — тоже увесиста. И тоже не утомительна. Как беседа со старым знакомым, время от времени прерываемая то чаем, то прогулкой.

Причина многословия — попытка описать внутренний мир героев, малейшие изменения настроений, оттенки чувств. Для характеристики действия достаточно пары фраз. Для показа гаммы эмоций, породивших это действие, может не хватить и пары страниц. Спрятанные от непосвященных движения души выплескивались на лист широко, свободно и с видимым чистосердечием. Последнее, как в «Исповеди» Руссо или в знаменитой главе «Яжелбицы» радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву», становилось художественным приемом. Рассказав о себе нечто постыдное[109], писатель ломал барьер, выстроенный господствующей моралью, и натыкался на живые чувства собеседника. На отклик.

А потому литература сентиментализма прежде всего эпатирует. Заставляет взглянуть на самоубийство, кровосмешение, сословный мезальянс (наименьшее из бедствий) как на поступки, продиктованные порывами чувств. Переводя якобы услышанный им французский романс, Карамзин провозгласил:

Чтобы показать, как «чувствительный» человек новой эпохи соотносился с героем прошлого, приведем такой пример. В 1772 году, когда Екатерина II отстранила Г. Г. Орлова с поста фаворита, тот рванулся из молдавского городка Фокшаны, где шли переговоры о мире с Турцией, в столицу, но, по приказу императрицы, оказался задержан чумным карантином на подступах к Петергофу. Григорий Григорьевич был горяч и тяжел на руку, есть сведения, что он поколачивал царственную возлюбленную. В 1776 году, когда пост фаворита покидал Г. А. Потемкин, он написал, что «жив не будет» тот, кто его «место займет». В обоих случаях — обычная человеческая реакция, вызванная и ревностью, и боязнью потерять положение. А вот как на свою «отставку» в 1777 году отозвался П. В. Завадовский в письме другу С. Р. Воронцову: «Горька моя участь, ибо сердце в муках и любить не может перестать. Сенюша, тебя стыжусь, а все прочее на свете не даст мне забвения. Среди надежды, среди полных чувств страсти мой счастливый жребий преломился, как ветер, как сон, коих нельзя остановить: исчезла ко мне любовь… Угождая воле, которой повинуюсь, доколе существую, я еду в деревню… Рыданием и возмущением духа, платя дань чувствительному моему сердцу, я столько ослабел, что не в состоянии о себе говорить… Еду в лес и в пустыню не умерщвлять, а питать печаль… Сажусь в свою коляску, оставляя город и чертоги, где толико был счастлив и злополучен и где сражен я наподобие агнца, который закалывается в ту пору, когда ласкаясь, лижет руку»[111].

Правда состояла в том, что «агнец» поборолся-таки за место под солнцем, поинтриговал, вступая в союзы с сильными придворными партиями, но проиграл. Однако для нас важна не реальность, а то, как читатель Стерна и Клопштока презентует себя. Петру Васильевичу и скучно во власти, и тяжело без возлюбленной, он едет «питать», а не укрощать печаль: все чувства намеренно аффектированы.

Русский сентиментализм в литературе проявил себя в последнем десятилетии уходящего XVIII века. Но книги европейских писателей попадали на петербургский рынок лишь с легким опозданием — пока плыл и разгружался корабль. А благодаря знанию языков (четыре-пять для образованного человека) читатель без большого труда поглощал новинки. Поэтому сентиментальное поведение проникло в жизнь раньше, чем в художественную литературу. В письмах, дневниках и воспоминаниях «чувствительность» властно проявилась с конца 1770-х годов.

Д. И. Фонвизин, комедии и публицистику которого трудно упрекнуть в сентиментализме, похвалил Софью из «Недоросля» именно за чистоту эмоций. Услышав описание светского брака, она восклицает: «Ах, как я ужасаюсь этого примера!.. Всё, что ни говорите, трогает мое сердце». Умиленный Стародум отвечает: «И мое восхищается, видя твою чувствительность»[112]. Эталон поведения уже был почерпнут из европейской литературы.

Дворянин XVIII века жил как на сцене. Прежде от него требовали героизма, теперь эмоций. Удивительно ли, что он переигрывал? Сентименталист намеренно хотел казаться человеком без кожи. Его болезненно царапали любой звук, любое дуновение ветра. Иногда он представал ипохондриком и мизантропом, как Руссо. Но чаще — открытым, доброжелательным, сочувствующим, немного наивным.

Именно таков лирический герой Карамзина в «Письмах русского путешественника», которые начали издаваться в 1791 году. С ним интересно катить по Европе. Ему доверяешь. Он кратко — в размер большого абзаца, до трети страницы — записывает трогательные сюжеты. То в день венчания на Женевском озере буря утопила отпрысков двух знатнейших семейств. То влюбленные жители альпийской деревни сорвались в пропасть накануне свадьбы. То склонный к меланхолии английский лорд скучал, скучал да и застрелился, оставив жене извинительную записку… Всё это конспекты для будущих рассказов в стиле «Бедной Лизы».