Федор работал шесть с половиной дней в неделю, Катя училась и работала тоже практически без выходных. Им удавалось побыть вместе один-два воскресенья в месяц. Федор тогда еще жил с родителями, в крошечной Катиной однушке в Ясенево лежала недвижима ее парализованная мать, и для их встреч Федор брал ключи от комнат друзей из офицерской общаги. В такие дни они залезали в постель с вечера субботы и размыкали объятия только рано утром в понедельник. А летом, когда удалось нанять Катиной маме профессиональную и очень ответственную сиделку, они поехали в Крым и провели там волшебные десять дней в раю.

После Крыма Федор сделал Кате предложение. «Это значит, ты любишь меня?» — заглядывая ему в глаза, как-то удивленно спросила Катя. «Ну да, — как само собой разумеющееся ответил Федор. — Конечно. А ты?» Катя чуть-чуть нахмурилась, словно сосредотачиваясь перед ответом на сложный вопрос на экзамене. «Я люблю тебя так, как небо любит землю, — наконец тихо произнесла она. — Как женщина любит только что рожденного ею ребенка. Как любит измученное засухой поле первые капли дождя. Как любит жизнь умирающий в последнюю свою секунду. Но я люблю тебя сильнее, просто не знаю более подходящих слов». Федор помнил, как от этих слов у него, как от неожиданной встречи с чем-то немыслимо огромным, неизвестным и непонятным, по спине прополз холодок.

Потом у них был совершенно феерический секс, после которого они лежали в объятиях друг друга и Федор увлеченно и громко строил планы на будущее. Но Катя, словно прихваченная неожиданным морозом какой-то мысли, молчала. Когда, наконец, заметивший это Федор осторожно поинтересовался, в чем дело, Катя потухшим голосом сказала, что пока мама жива, она не считает для себя возможным начало семейной жизни, потому что это — быт, дети, и тогда она не сможет уделять маме хотя бы столько же внимания, как теперь. Она понимает, что говорит страшные вещи, но маме осталось недолго — год, от силы два. Может быть, подождем? Во взгляде Кати, обращенном на Федора, была вселенская мольба. И слезы. «Конечно, подождем!» — поцеловал ее в мокрый нос Федор. Он ведь все понимает.

Они подождали еще около полутора лет. Маме то становилось совсем плохо, то она шла на поправку. Федор на самом деле все понимал и, более того, был полностью согласен с Катиным решением. И только редко-редко — и очень неохотно — он честно признавался себе: то, что Катя предпочла его кому-то, пусть даже матери, его задело. Федор не культивировал в себе это чувство, гнал такие мысли, считая их недостойными своего благородства, но они жили в нем, и поделать с этим ничего было нельзя. Хотя причиной их разрыва, последовавшего почти через три года после знакомства, стали не эти мысли. Просто Федор встретил Ирину.

Он ни дня не «параллелил» с этими женщинами. С Ириной у него вообще все было по-другому, чем с Катей. Катя ему сразу очень понравилась, но и только. В Ирину он просто влюбился по уши, «fellinlove» — «упал в любовь», как говорят англичане. Кате он сделал предложение больше чем через год, скорее, как логическое продолжение взаимоотношений, и не был совсем уж вселенски огорчен тем, что нужно ждать разрешения вопроса с Катиной мамой. Ирине Федор предложил руку и сердце на пятый день знакомства и не представлял, что с ним будет, если она откажет. Ирина согласилась.

На другой день Федор встретился с Катей и честно все рассказал ей. Катя выслушала Федора молча, только крупные слезы выплеснулись из ее глаз. «Я знала, что так будет, — прошептала она. — Думаю, ты даже не замечал, но за все время ты ни разу просто так сам, первый не сказал мне: «Я люблю тебя». Я загадала: как только скажешь, дальше все будет хорошо. Но ты так и не сказал. Желаю счастья. Если ты когда-нибудь уйдешь от нее… — она замолчала, явно не зная, как закончить фразу. Потом подняла на Федора глаза, полные тоски, и просто сказала: — Я буду ждать. Всегда». Повернулась и пошла по заснеженной аллее Воробьевых гор, быстро удаляясь из вида. Федор долго смотрел ей вслед, пока ее тонкий черный силуэт не пропал между такими же черными стволами грустно шумящих на холодном ноябрьском ветру раскидистых лип.

Федор женился на Ирине, но далеко не сразу понял, что еще отличало его отношения с его теперь уже женой от отношений с Катей. С Ириной не было такого феерического секса, как с Катей. И дело тут было не в Федоре. Он любил и хотел Ирину, бывая тогда, по молодости, совершенно неутомимым. Но Ирина никогда не отдавалась ему с вечно голодной страстью Кати. Каждую секунду с Катей — не только в постели, но и просто общаясь, — Федор чувствовал, что его хотят, хотят больше чем пить, есть или спать. Чем жить, в конце концов. У Ирины все было размеренно и по плану, в общем, иначе.

Именно тогда, чтобы навсегда забыть, не вспоминать, не сравнивать, Федор вырвал из записной книжки страничку с номером Катиного телефона. Но сейчас эти семь цифр легко и непринужденно всплыли в его памяти, как молочная тайнопись проявляется под огоньком свечи. Как будто последний раз Федор звонил по этому номеру вчера. Да и благопристойный повод позвонить эдак вот неожиданно представился. Он снял трубку телефона и, чувствуя, как затряслись пальцы, набрал эти семь цифр.

Наверное, Катя просто была рядом с телефоном. Хотя необязательно, просто из любого угла ее крохотной квартирки до аппарата было рукой подать. Или радиотрубка лежала у нее в кармане. Как бы то ни было, ответила она на первом гудке, словно ждала звонка.

— Алё-о! — запел в трубке Катин голос, и у Федора внутри все перевернулось.

— Добрый вечер, Катя! — сказал он, пытаясь контролировать предательское дрожание голосовых связок, в результате чего его голос зазвучал совершенно уж неестественно и хрипло. — Это Федор Ионычев вас… тебя беспокоит. Помнишь такого?

Тишина в трубке длилась, может быть, секунду или две, но Федору они показались бесконечными. С какой вообще стати он решил, что сюда можно звонить? Потому что много лет назад ему сказали: «Буду ждать»? Чушь, сколько времени-то прошло! Так долго даже в сказках не ждут. Там, наверное, муж, дети, привычная, может быть, даже счастливая жизнь, а тут он со своим дебильным звоночком: «Здрас-сьте, приехамши!» Тоже мне Садко, заморский гость!

— Здравствуй, Федор Ионычев, — наконец выдохнула Катя. — Я помню тебя. Все эти десять лет, девять месяцев и тринадцать… нет, четырнадцать дней я помню тебя. Что у тебя с голосом? Ты простудился?

— Нет, нет, все в порядке! — воскликнул Федор, от услышанного испытывая странный теплый прилив к сердцу. — Как ты?

Вроде бы самый простой, обыкновенный вопрос, но интонации голоса сами вложили в него все, что волновало сейчас Федора, от «Интересно, как ты теперь выглядишь?» до «Замужем ли ты?»

— Мамы нет давно, я одна, — тонко уловив всю глубину вопроса, ответила Катя. — В остальном — все ровно, ни выпуклостей, ни впадин. В общем, живу, как все. Ты…

На секунду она повесила это «ты» на тонкой ниточке, и Федор ощутил, что сейчас — вершина, после которой разговор покатится либо к одному, либо к другому финалу. Ему вдруг очень захотелось, чтобы — к тому, как раньше.

— А ты просто так звонишь или приедешь? — словно в ответ на чаяния Федора, совершенно естественно и непринужденно спросила Катя.