споре между воинской иерархией и родственными связями последние всегда побеждали. Ведь это никак не сказывалось на службе…

Гость с любопытством оглядел Николая Андреевича:

— У графа Татищева служить изволили?

— Последний год — да, а это вас почему интересует?

— Я вообще-то учился под патронажем этого же ведомства, и от Императора задание получил лично в некоторой степени из-за этого, потому и проявляю интерес. Там много командиров за вашу службу поменялось?

— Присягу принимал еще при Николае Игнатьевиче Шебеко.

— Достойные люди… Ах да, извините, забыл представиться: Андреев, Николай Павлович. Подполковник Андреев, а точнее — обер-бергмейстер. Меня тут многие называют полковником Андреевым — но это больше потому, что под моим началом сейчас, если по душам считать, три полных полка служит. Я слышал, по какой нужде вы сюда прибыли, а посему извещаю: по потребностям войска своего вынужден некоторую часть припасов воинских забирать. Нельзя же воевать луками и стрелами!

— А, извинимте, с кем вы тут воюете? — Николай Андреевич был скорее удивлен подобным откровением гостя.

— С чехами. По моему разумению не должно быть на земле нашей этих предателей. А попутно — и с прочими мерзавцами, посягнувшими на землю Русскую.

— А чем вам чехи-то насолили? Они же тоже с большевиками…

— Большевики — они разные бывают. А чехи — они трижды нарушили законы воинские и человеческие, предали всех, кого встретили. Но больше не предадут: мертвые предать не могут.

— Хм… а кого же они предали-то?

— Ну давайте считать. Австровенгерскую империю, коей они присягали, предали. Но за это пусть их своя родина осуждает. По законам войны пленный неприкосновенен, но они сами решили на сторону России встать — и Россия их вооружила, дала возможность с врагами их отечества под русскими знаменами воевать — а они снова присяге изменили и ушли под французский флаг. Россия и тут их простила, позволила во Францию убыть — но нет, они по дороге воевать стали против России, грабить народ, убивать тех, кто их просьбам потворял. Трижды предатели, и жить они недостойны. За убитых русских людей месть моя будет.

— Интересные рассуждения.

— Я России присягал, и на все смотрю от сей присяги. «Во всем, что к пользе и службе Государства касаться будет, надлежащим образом чинить послушание, и всё по совести своей исправлять» — я ничего не перепутал в словах? За давностью лет, знаете ли, иное и забывается.

— И сколь же ваша давность длится? Выглядите вы…

— Это у меня от бабки-бурятки, её иные девушкой называли когда она уже седьмой десяток разменяла. А присягу я раньше вашего приносил.

— Ну… а вы, Николай Павлович, пришли чтобы труды мои облегчить? Спасибо, конечно, но…

— И это тоже, но в основном я пришел сделать вам одно предложение, касаемое службы дальнейшей.

— Ну что же, откровенность за откровенность. Большевикам я служить не буду. И присяге изменять не собираюсь!

— А я к сему и не призываю. Однако, согласитесь, Верховный скоро, очень скоро будет разбит красными…

— Я мнения своего менять не буду!

— Да помилуй Бог! Я просто хочу напомнить вам, что вы в присяге России служить верой и правдой поклялись.

— Императору!

— Николаю этому, Россию до бунта доведшему?

— Я… я присягу еще до него приносил и не переприсягал.

— Николай этот от Державы отрекся, но мы-то нет. А Россия — это вовсе не сборище всяких колчаков, пляшуших под дудку британцев под присмотром Жанена… кстати, Жанена этого тоже надо бы…

— То есть вы все же пошли служить большевикам…

— Нет. Это большевики — некоторые — служат у меня. Пока здесь служат, а коли вы мне поможете немного, то и по всей России служить будут.

— Я имел возможность с некоторыми познакомиться очень близко… по службе прежней. Думаю, что вы относительно большевиков ошибаетесь.

— Я же сказал: разные бывают большевики. Иные — да, не будут, а иные — те, кто по глупости да необразованности их идеями увлекся — они много на пользу России сделать смогут. Их надобно лишь направить в верную сторону.

— А кто направлять-то будет?

— Мы. Я тут недавно одного большевика, из тех, о которых вы подумали, расстрелять приказал. А прочим — объяснил за что. И вот прочие — они, хотя на мой приказ и обиделись, но согласились, что поступил я верно, и служить мне продолжают исправно. Неверно сказал: России служить продолжают, грабить ее не позволяя разным чехам и колчакам.

— Да уж, вы тут в чем-то и правы. Верховный и других Россию грабить не мешает, и сам… Вы представляете: он на девку свою непотребную из казны даже более двадцати тысяч золотом потратил! Офицерскую честь замарать не побрезговал!

— Ой, какие ужасы вы мне рассказываете! Колчак просто подарил чехам три миллиона золотом. Не подарил, конечно, а заплатил…

— Насколько мне известно, Верховный продал американцам и японцам золота на сто девяносто миллионов, закупив на эти деньги разных припасов для армии… которые вы, между прочим, и… забирали. А про три миллиона чехам я ничего не знаю. А вам-то откуда сие известно?

— Тут мои люди вагон один остановили, в котором этот фельдшер голоштанный во Владивосток ехал. Этот фельдшер-самозванец документы предоставил о том, что полста ящиков с золотом получены от Колчака якобы на законных основаниях…

— И что вы?

— Чеха убили, конечно, золото забрали: у меня, знаете ли, тоже есть потребности в закупках за границей. Но это мелочь: у Колчака все союзнички один другого краше: каков поп, таков и приход. Тут барон Унгерн решил, что ему тоже деньги нужны, и забрал золотой эшелон, который японцам золото вез. На сорок миллионов рублей золота! Которое этот… верховный японцам отправил!

— Вы рассказываете очень интересные вещи.

— Казну грабить — дело последнее. В том числе и для барона этого остзейского: пришлось его на кол посадить.

— А говорите, что я вам ужасы рассказываю, — сморщился Николай Андреевич.

— Считайте, что мы с вами квиты. А теперь скажу предложение мое. Красные, то есть нынешние руководители большевиков, в большинстве своем тоже хуже зверей. И так как они скоро победят, то наверняка поубивают многие тысячи офицеров. Поубивают, если их пленят, а я предлагаю иное. Я говорил, что чин ношу обер-бергмейстера?

— Да.

— По просьбе Императора разведывал я земли забайкальские… и монгольские, много