был для меня вестником необъятной радости. Я не хотел верить, что через несколько часов буду петь перед государем в такой интимной обстановке, как яхта их величеств. Весьма понятное волнение овладело мною. Надо было подготовиться в ускоренном темпе и репетировать вплоть до момента, когда я выеду с моей квартиры на Каменноостровском проспекте к Николаевскому мосту.

Надо было немедленно мобилизовать моих верных аяксов – Сашу Макарова и Де-Лазари с их незаменимыми, непревзойденными гитарами. Заработал телефон.

Артист Ходотов (слева) и Иван Де-Лазари. «…Ваня Де-Лазари отличался поразительной находчивостью на экспромтные тосты в стихах и особенно нежным “туше” на гитаре»

Саша Макаров тотчас откликнулся своим низким, похрипывающим голосом, но с Де-Лазари дело обстояло далеко не так благополучно. После вчерашнего загула в Думе он скрылся «в неизвестном направлении» и где-то лежал пластом с головой, туго обтянутой полотенцем. Грузный Саша Макаров был уже у меня, уже брал переливчатые аккорды, а беспутного Де-Лазари нет как нет! Я разнервничался, посылал его ко всем чертям и призывал на его голову громы и молнии. Тут в качестве гения-хранителя интересов своего патрона выступил мой мажордом Николай Сурин, лилипут, ростом с пятилетнего мальчика, умом же – дай бог убеленному сединой старцу.

– Юрий Спиридонович, я их разыщу!

Встретив мой скептический взгляд, он с незыблемой уверенностью повторил:

– Я их беспременно разыщу! – и даже притопнул ножкой.

И действительно, через час с небольшим Николай доставил мне бледно-зеленого Де-Лазари с томным после пьянства лицом. Я первым делом прописал ему холодную ванну, опохмелив его большою рюмкою мартелевского коньяка, и закипела работа. К вечеру весь репертуар был заново пройден, и мы смело могли предстать перед нашим державным слушателем.

Николаевский мост. Миноносец. Огни Кронштадта. Изящная, стройная яхта «Полярная звезда». Силуэты великих княжон и цесаревича на палубе. Кают-компания, где нас радушно встретил флаг-капитан адмирал Нилов. Тут же был великий князь Кирилл Владимирович с супругой, министр двора граф Фредерикс, флигель-адъютант полковник Дрентельн, остальные лица государевой свиты и все офицеры яхты…

Вошел государь с великими княжнами. Все заняли места, и началась трапеза. За столом служили матросы Гвардейского экипажа, красавцы великаны, с громадными руками в белых перчатках Я в первый раз имел возможность близко и долго наблюдать государя. Он как-то вдруг очаровывал, подкупал и своей внешностью, и своей благородной простотою. И чем дальше, тем это впечатление усугублялось. Нельзя было оторваться от его мягких фиолетовых глаз, с каким-то необыкновенным разрезом, которого я никогда больше ни у кого не видел. Я сидел насупротив государя, имея справа и слева от себя Кирилла Владимировича и Викторию Федоровну… А когда я начал петь, тотчас же за мною устроились со своими гитарами Саша Макаров и Де-Лазари.

Покидая кают-компанию, государь, пожав мне руку, поблагодарил за доставленное удовольствие. Затем, всматриваясь в меня, сказал:

– Какая у вас, однако, память! Вы помните наизусть весь текст ваших романсов. Это удивительно!

– Привычка, ваше императорское величество, – ответила.

– Браво, браво! – И после некоторой паузы государь продолжал: – Где мы с вами виделись в последний раз?

Николай II на борту яхты. 1911

Я уже собирался ответить, но государь быстро закончил:

– Это было год назад, в Царскосельском театре, шла оперетта «Нищий студент», и вы играли нищего студента.

– Так точно, ваше величество. Этикет не позволял мне изумляться необыкновенной памятью государя, много лучшей, чем моя. Государь удалился, а мы все остались, и я еще долго пел в кают-компании. Да, флаг-капитан Нилов, провожавший государя и потом вернувшийся, улучив минутку, сообщил мне:

– Государь в восторге от вашего пения. Вы удостоились еще небывалой для артиста чести: вы приглашены на императорскую яхту, в шхеры, и в течение трех дней будете гостем их величеств. Вас своевременно известят обо всем… Офицеры Гвардейского экипажа, мои друзья Мясоедов-Иванов, Мочульский, Карташев и другие горячо поздравили меня: после этой поездки в шхеры я, имея государевы подарки, несомненно, удостоюсь высокого звания солиста его величества. Это было 17 июня 1914 года. 17 июля меня вызвал в Петергоф флаг-капитан Нилов для вручения царской милости. При этом был фиксирован день отхода императорской яхты в шхеры.

Но, увы, 19 июля была объявлена война…

Поездке в шхеры не суждено было осуществиться…

…За пение на «Полярной звезде» я удостоился высочайшего подарка – запонок с бриллиантовыми орлами.

Началась война. Общий энтузиазм захлестнул и меня. Первым моим движением было идти на фронт, хотя я никогда не был военным. Но, подумав, я решил, что больше принесу пользы, работая в тылу по своей специальности. И я не ошибся. Я предпринял целый ряд концертных поездок по всей России. Эти поездки превращались в триумфальные шествия. Никогда я не пел с таким подъемом потому, что все мои концерты носили патриотический характер как по своему репертуару, так и по значительным отчислениям из вырученных денег на нужды войны. Особенно плодотворно было в этом отношении мое турне по Волге, начиная от Рыбинска и кончая Астраханью. Не ограничиваясь концертами во всех попутных городах, мы устраивали еще плавучие концерты на пароходе. И надо сказать, публика отличалась музыкальной чуткостью и жертвенной щедростью. Из этих поездок я вывозил большие десятки тысяч в пользу Скобелевского комитета и разбросанных по всей империи его лазаретов.

Перед моей поездкой по Волге зашел я в состоявший под личным его императорского величества покровительством Скобелевский комитет при императорской Николаевской академии, пропагандно-издательским отделом которого заведовал А. А. Морской. Он мне и предложил, кроме отчислений с концертов, заняться и сборами в пользу раненых и увечных воинов. Взял я квитанционные книжки и запечатанные красной печатью кружки и на первом же концерте на теплоходе «Цесаревич Алексей» приступил к делу. Первую трехрублевую бумажку, помню как сейчас, положил в кружку пленный австрийский офицер, прекрасно говоривший по-русски.

– Ах, господин Морфесси, – со вздохом обратился он ко мне, – какую мы совершили ошибку. Если бы не пошли против, а вместе с Россией – вся Европа была бы наша.

Рука австрийца оказалась легкая. По окончании поездки я вручил Скобелевскому комитету очень крупную сумму.

…Я посетил вновь, уже при других условиях и в другой обстановке, и нефтеносный Баку, и живописный Тифлис.

…Во время этой поездки я задержался на группах Минеральных Вод. Там война не сказывалась, как в Тифлисе. Там жизнь била ключом и еще более повышенным темпом, нежели в мирное время. Понаехало много из Петербурга и Москвы дам света и полусвета. Офицеры залечивали свои раны и полученные на фронте недуги,