маленькие мастерские. «Кадиллаки» и «крайслеры» — это не операции на бирже, не акции, вложенные в компании, не торговля недвижимостью — самое выгодное занятие в условиях этого города, где цены на дома Очень высоки. Сверкающие под солнцем дорогие разноцветные машины, в которые степенно рассаживаются бородатые мужчины в русских косоворотках и женщины, одетые словно солистки из ансамбля «Березка», — это в начале всего и прежде всего мозоли, физическая работа от зари до зари. «Молокане без дела сидеть не, могут», вспоминаются мне благодушные слова Анны Даниловны. Она полна благодушия, потому что представляет себе жизнь только так: заполненную каторжным, истовым, честным трудом.

Они осторожно выруливают со стоянок, отъезжают вниз по горке, машут на прощание, и я думаю с каким-то светлым отчаянием, если отчаяние может быть светлым: почему, почему так получается? Почему наша страна так нерасчетливо, с такой холодной жестокостью на протяжении целых столетий избавлялась от своих работящих, надежных, любящих Родину детей? Костры, дыбы, колодки каторжников, тюремные цепи… все было. Почему государство избавлялось от старообрядцев и сектантов с такой запредельной мстительностью в те времена, когда протестантизм в Европе и Америке давно получил все религиозные права? Что это? Косность, упрямство, слепота, невежество власти? Что это было?

Крупнейшая и поныне старообрядческая община была основана в Риге еще в конце XVIII столетия — вне России. В начале нынешнего века, в 1904 году, открылся за тридевять земель — на Русской Горке — первый молоканский храм. А духоборцы — реальная сила в экономике Канады? А первая русская православная церковь в Бруклине в Нью-Йорке? О ней мало кто знает, сейчас она оказалась в опустившемся черном районе города. Она тоже построена давным-давно. А многочисленные церкви и собор в Сан-Франциско? А церкви Наяка и Сиклифа под Нью-Йорком… Сколько же русских людей оказалось в Америке!

Не нужны… Работящие и умелые, умные и образованные…

…Они приезжают сюда на своих «кадиллаках» каждое воскресенье, на улицу Кэролайн, поют, разговаривают, они читают русские книги. И так длится не год, не два — десятилетия… Какая же могучая сила привязывает молокан к родному языку, культуре! И как нужны были бы эти люди со всеми своими умениями у нас дома именно сейчас!

«Зовет сродник домой, на Украину, пишет, давай вместе землю в аренду возьмем. Думаю, соберу семью, поеду. Вы как советуете? — спросил меня один из молокан, человек помоложе остальных, с округлым, добродушным крестьянским лицом. — На Родину хочется, язык кругом будет свой…»

А во мне все сжалось: что ответишь? Не Василий Селюнин я и не Анатолий Стреляный, не знаю точно, как идут дела с арендой, но понимаю, что негладко, и не может быть сразу гладко даже для привыкшего к нашей жизни человека. А новичку будет каково? Да еще из самой Америки, несусветно богатому придурку, с точки зрения соседей? И я промолчала, грешна!

Я стою на пороге с Сергеем и Верой Волковыми. Разъезжаются машины, и все уже позади — улыбки, объятия, общая радость.

* * *

Потом я иду прощаться к Анне Даниловне: по своей глубокой старости она давно уже не бывает в собрании. У нее сидит дочка, только что с собрания пришедшая.

Анна Даниловна глядит на меня, как на свою:

— Вот она, про которую тебе толкую, а это дочка моя одинокая.

— Да, я одинокая, — подтверждает дочка.

Доверчивость, уверенность, что другой, совсем незнакомый человек сразу поймет тебя и не осудит, заново поражают меня в этих людях, как вчера, при первом знакомстве. Так просто, сразу… все семейные тайны наружу. И я понимаю наконец, что у этих людей тайн друг от друга нет. Есть жизнь, которая проживается рядом и осмысливается всеми вместе, всем сродством.

— Муж у меня убился, пять детей оставил, с постройки упал.

— Отец его услышал, сразу помер, — прибавляет к рассказу дочери Анна Даниловна, — два гроба у нас стояло.

— Как же вы подняли пятерых детей?

— Слезьми, — отвечает дочь, а мать кивает. — Сколько раз травилась, — мать снова кивает. — Выросли теперь, тоже горе принесли. Детей народили, разженились, к маме обратно пришли. Я говорю: когда же вы маме дадите радость какую-нибудь? С вами тряслась, теперь с детьми вашими трясусь. Когда ж жить я буду? Сын в Лос-Анджелесе, инженер, звонит, говорит: мам, уезжай ко мне, они тебя угробят.

Анна Даниловна кивает:

— На той неделе все поедем.

— Да, — тоже кивает Сергей, — с мамой, Верой, все вместе сестру повезем.

— …Знаешь, Галя, плохо у нас здесь с детьми, детям деньги глаза залепили, — говорит на прощание Сергей. — У нас с Верой еще хорошая дочка, и муж у нее хороший, инженер, русский. Вернулись к нам недавно назад из Орегона: на собрания наши оттуда далеко ездить. Ты только, Галя, сама-то на будущий год приезжай!

— И мы приедем! — бойко крикнула со своего вечного поста, из кухни, Вера. — Здрасьте вам, не ждали, молокане из Америки в Москве гостить надумали!..

Мы возвращались от молокан по дороге, ведущей в город из аэропорта. По обеим сторонам магистрали тянулся маленький бизнес. Пекарни, небольшие фабрики, производящие товары для огромных конгломератов. Все тринадцать миль, то есть почти двадцать километров подряд, и в глубь шоссе километра на два… Одноэтажные, двухэтажные здания, трубы, заборы. Нелегкий это путь для простого человека — обзавестись подобным бизнесом, где доход в год от ста до двухсот пятидесяти тысяч долларов, где нужно нанимать рабочих и платить им, если они американцы, от семи до четырнадцати долларов в час.

Молокане оказались конкурентны и успешливы для жизни и работы в одном из самых дорогих городов Америки. Хороший климат, военная промышленность, бурно развивающаяся компьютерная — цены в Сан-Франциско все растут. Сейчас они почти такие же, как в самом дорогом городе страны — Нью-Йорке. А цены на дома? У всех молокан свои дома, и очень неплохие. Между тем дом в Сан-Франциско стоит в среднем двести тысяч, о чем напоминают, гордясь, по местному телевидению. А в «глубинке» хороший дом — это двадцать — двадцать пять тысяч.

Так что можно неплохо подзаработать в. Калифорнии, как, допустим, у нас в Сибири, и уехать обратно домой, купить на деньги за проданный дом все, что хочешь, и еще останутся сбережения на старость.

Некоторые русские семьи из старой эмиграции так и поступают: продают дома и уезжают километров за сто, в город Санта-Розу, например. Я там бывала, у русских. Район Санта-Розы — сплошные городки пенсионеров. Странно это наблюдать: на скамеечках сидят только старые люди, ими заполнены и местные ресторанчики. Еда там без соли,