Выйдя опять к дороге, устроился за стволом вяза. Да, осенью, даже такой теплой, скрываться сложнее. Если ты не в камуфляже. И немцев что-то прилично пошло: и танки, и машины, да и пешком немало. Хорошо, в прорыв пошли, гады, организованно. Дождавшись, пока пройдет очередная колонна, я решился и бросился на другую сторону дороги. Уже подбегая к лесу, услышал позади треск мотоцикла, а за ним и очередь из пулемета. А вот хрен вам во все рыло! Поздно, я уже в лесу! Только про это подумал, как сильный удар в поясницу с правой стороны бросил меня на землю, раскручивая, как юлу. Ух ты, мля-я-я! Вскочив, кинулся бежать дальше. Больно-то как, елки-палки! Пробежав еще минут пять, остановился. Загнанно дыша, стал осматривать себя. Ну твою ж мать! Да что же это такое! Теперь вообще без оружия остался! Пуля попала прямо в кобуру и, изуродовав ТТ, ушла куда-то в сторону. Вояка, мля. Если что, теперь дубиной отбиваться буду? Или это и начался период тотального невезения? Раньше-то везло… Хотя, если подумать, сегодня тоже повезло не слабо! Хрен с ним, с оружием. Главное, жив и не ранен, синяк не в счет. Почему-то именно эта мысль подняла настроение, и я направился дальше уже спокойный и собранный. Примерно через час я вышел к небольшой речушке. Вдоль реки шла грунтовая дорога, а метрах в ста от меня виднелся деревянный мост. Перебираться через реку вплавь не было никакого желания, поэтому направился к мосту. В поле зрения никого не было видно, и я рискнул пойти. Перешел без приключений, отойдя немного от дороги, пошел дальше вдоль нее. Пока мне с ней по пути, так и буду идти. Километра через два почувствовал, что еще немного, и я просто свалюсь. Уже решил остановиться, как услышал какой-то шум. Заинтересовавшись, направился в ту сторону. Постепенно стало понятно, что это голоса и смех, причем говорят на немецком языке. Подойдя ближе, я уловил запах дыма и чего-то жареного. Пахло одуряюще вкусно! Желудок решил напомнить о своем существовании и заурчал так, что я испугался. Показалось, что немцы могут услышать эту «песню». Посомневавшись, стоит ли подходить ближе, все-таки решился — любопытство, будь оно неладно. Переходя от дерева к дереву, стараясь не наступать на сучки, я подобрался к источнику звуков и запахов.

На небольшой поляне у дороги стояли два мотоцикла с колясками. На полянке горел костер, над которым, смачно истекая жиром, подрумянивался здоровенный гусь. Над ним колдовал невысокий чернявый фриц в расстегнутом мышастом мундире. В стороне, вокруг расстеленной белой простыни с разными банками и овощами, сидело еще трое немцев, о чем-то весело смеясь. Немного в стороне стояла «тумбочка» рации и лежали два автомата и винтовка. У меня аж слюни потекли, но не от гуся и скатерти, а от вида оружия. Но… слишком далеко от меня. Как же плохо без оружия! Был бы цел пистолет, а так из оружия только сук, валяющийся под ногами. Ладно, живите…

Отступив назад, я направился дальше. Странно… Прорыв только начался, а фрицы будто в глубоком тылу, пикник, мля, устроили. Неужели у наших дела настолько фиговые сейчас? Канонада вроде не стихает, не отдаляется. Ни черта не понимаю. Увидев перед собой заросли орешника, обрадовался невероятно. Еда! Наелся, набил карманы орехами и поплелся дальше. На сытый желудок мысли более позитивные стали приходить. Вспомнилась Олеся. Как она там сейчас? Интересно, Берия уже в курсе, что мы пропали? Шуму будет, наверное. Расслабившись, шел, уже не обращая внимания на трещащие под ногами веточки. Заметив впереди просвет, пошел аккуратней. Дежавю какое-то. Опять проселочная дорога, речушка и мостик через нее. Вокруг вроде тихо. Ладно, пойдем, идти все равно нужно…

Быстрым шагом направился через мост. Перешел на другую сторону и встал как вкопанный. С широкими улыбками, наставив на меня автоматы, из придорожных кустов вышли два немца с бляхами фельджандармерии на груди. Вот и все. П…ц котенку, промелькнула мысль. Никаких шансов. Хана.

Интерлюдия. Москва. Лубянка.

Кабинет наркома НКВД Л.П. Берия. 29 сентября

— …мать! — Берия обессиленно упал в кресло. — Объясни мне, Сева. Какого х… ты разрешил Транееву выехать в эту Чапаевку? Я приказывал, чтобы Стасов ближе десяти километров от линии фронта не появлялся? Так какого х… ты, м…к, добро дал на эту поездку? Б…ь, вызвать в город не могли, спецы х…ы? Делай что угодно, как угодно, но найди мне следы группы. Три дня даю. Потом — не обессудь. Как мне сейчас к Хозяину идти? Что я ему скажу? Что носители сверхсекретной информации, возможно, в плен попали? Иди и работай. И еще: вспоминай молитвы, Сева…

Да, попал так попал! И не дернешься, вмиг шлепнут. Подойдя ближе, один из немцев залыбился еще сильнее. Форму разглядел, падла! Ну как я так лоханулся?! Черт, расслабился с прошлого «путешествия», кретин. Немцы, что-то между собой обсуждая, подошли ближе, и улыбчивый вдруг резко, без замаха, ткнул меня стволом своего МП прямо в солнечное сплетение. Упав на колени, я попытался вдохнуть, но следующий удар, уже в лицо сапогом, отправил меня в темноту.

Очнулся от холодной воды, хлынувшей в лицо. Захлебываясь, начал хватать воздух ртом, закашлявшись и отплевываясь. Открыв глаза, увидел над собой те же улыбающиеся рожи. Правда, к ним добавилось еще одно лицо. Худощавое, с тонкими нервными чертами лица. Именно такой тип лица называют породистым. Прямой, с легкой горбинкой нос, серые, почти стальные глаза. Жесткий, но не тяжелый подбородок и мягко очерченные губы с ироническими складочками. Темно-русые волосы слегка выбивались из-под пилотки. Арийский красавец, блин.

— Встать можьете? — вдруг спросил он по-русски с сильным акцентом. — Или вас добить, не мучая, и не трайтить свое времья?

С трудом, ворочаясь на превратившейся в грязь дороге, я все же поднялся. «Породистый» с легким прищуром наблюдал за моими мучениями и, дождавшись, когда я встану, продолжил:

— Итак, «товарищ», что делать московский лейтенант енкаведе в лесу?

— Гулял, — буркнул я и рухнул, корчась от боли в почках, в грязь.

— Неверньий ответ, — услышал я сквозь боль, — но ничьего. Времья у нас вперьеди мньего, вы ещье поймьете, что язик дан Богом чьеловьеку для разговора. Совсьем скоро ви будьете просийть менья выслушайт вас, а я подумайт — стоит ли?

Продолжая загибаться от боли, вдруг вспомнил я слова одного мужичка. Его в «лихие» девяностые прижали «братки», и спас его тогда сосед, «старый каторжанин». При разборках он, унижая своего противника, произнес фразу, после которой тот потерял голову от ярости и в итоге проиграл. Я и брякнул:

— Ты, мразь, можешь мне только на хрен нагадить, а потом языком генеральную уборку сделать!

Сначала он непонимающе смотрел на меня. Потом до него дошел смысл моих слов! Что-то громко крича по-немецки, стал с помощниками пинать меня со всей своей дури. Ударе на четвертом или пятом я перестал чувствовать боль. А потом перестал чувствовать что-либо вообще. Уже уходя в теплую темноту, подумал: «Хорошо, вот и закончилось все…»

Я уже не видел, как уставшие топтаться по мне немцы отошли в сторонку. Как, прикуривая сигарету, один из них осел на землю, как будто из него выдернули скелет. Как второй схватился за автомат и сразу рухнул, корчась от боли и заливая дорожную пыль своей кровью. Как «породистый» попытался юркнуть в лес, до которого долетела только его пилотка, сопровождаемая облаком из крови, частичек мозга и костей черепа.