Харриет зажала нос рукой:

– Ужасно жаль, что вы вообще вошли в дом, так как теперь мне придется заново чистить ковры.

Гауэр опустил ногу, и его лицо пошло красными пятнами.

– Так вот она – плата за все, что я сделал для вашей семьи...

– Сделали для нашей семьи, бесконечно доставая нас по поводу платежей?

– Но это просто моя работа...

– Точно. Это ваша работа. Поэтому не приходите сюда большей перестаньте скулить, что в душе вы печетесь о наших интересах. Вас интересуют только деньги – наши деньги, и ничто другое.

Внезапно Гауэр вскинул голову и расправил плечи.

– Возможно, когда-то это и было правдой, но теперь... Харриет, я не притворяюсь. Вот уже много месяцев я восхищаюсь вами и вашей решимостью, хотя, откровенно говоря, ваше положение внушает мне некоторые сомнения.

– Какое несчастье для моей семьи! – Харриет обожгла его взглядом.

– Именно так. Но все еще можно спасти; У вас остался всего один платеж, и Гаррет-Парк будет полностью вашим. Конечно, я понимаю, что у вас больше ничего нет за душой – ни вы, ни ваши сестры не имеете приданого, не так ли?

Тут уж Харриет разозлилась не на шутку. Да как смеет этот человек задавать подобные вопросы?! Она вовсе не была уверена, что сможет выставить его за дверь, не наговорив ему при этом чего-нибудь, о чем наверняка потом пожалеет.

– Это вас абсолютно не касается.

– Нет, касается, – мягко произнес Гауэр. – Несмотря на все мои сомнения, чего у вас никак нельзя отнять, так это ваше благородное происхождение. Ваш отец фигурируете книге Дебретта, ваша мать в девичестве носила фамилию Стэндиш. Я рискну сказать, что в этих местах нет более родовитого семейства, чем Уорды.

– Мистер Гауэр, к чему вы клоните, говоря все это?

– Все очень просто, моя дорогая. После долгих раздумий я все же решил жениться на вас.

Впервые я влюбился, когда мне было шестнадцать лет.

Второй раз я влюбился, когда мне все еще было шестнадцать лет. Но потом я подрос, стал умнее и долго-долго не влюблялся, отпраздновав свой семнадцатый день рождения до того, как вновь впал в это жалкое состояние.

Мистер Девон Сент-Джон – престарелому лорду Килторну, страдающему слабостью одеваться как денди и волочиться за молоденькими девушками.

Девон Сент-Джон бросил карты на покрытый зеленым сукном стол.

– Я проиграл, – произнес он самым что ни на есть любезным тоном, обращаясь сквозь клубы табачного дыма, заполнившего игорный зал, к своему оппоненту, мистеру Лоуренсу Паунду.

Известный в светских кругах не только своими близкими связями с семейством Бессингтон, но также изысканными манерами и привычкой безукоризненно одеваться, Паунд вяло вздохнул и тоже бросил карты.

– Как легко вы принимаете проигрыш, это просто оскорбительно! – жалобно произнес он.

Девон удивленно вскинул брови:

– А вы хотите, чтобы я плакался вам в жилетку, тяжко вздыхал и вопил о неудачной сдаче или угрожал пустить себе пулю в лоб?

Хотя оба спорщика были худощавы и хорошо сложены, Девон Сент-Джон отличался более широкими плечами и изящно очерченными руками, что вкупе с характерным сочетанием черных волос и голубых глаз заявляло о его происхождении так ясно, словно герб Сент-Джонов был вышит у него на кармане сюртука.

Паунд задумчиво почесал висок:

– Мне, конечно, по душе последний сценарий, ведь я всегда любил поиграть с пистолетом. Может быть, в следующий раз...

– Может быть, но только если я снова проиграю, в чем у меня очень большие сомнения.

Паунд пожал плечами:

– Мне следовало бы лучше знать это, прежде чем садиться за карты с Сент-Джоном. От выигрыша не получаешь удовольствия, когда знаешь, что он случаен, что просто на очень короткое время так расположились звезды.

Девон откинулся в кресле и усмехнулся:

– Это была ваша идея – сыграть в карты, я же хотел всего лишь поговорить с вами.

– Ну, да, – подытожил Паунд с задумчивым видом, – это обычная ошибка, свойственная нашему семейству, – беспорядочно нестись на всех парах к собственному крушению. Так уж мы дурно воспитаны.

– Чепуха, вы вовсе не спешили. Иногда вы слишком долго тянули с ходом, и я даже опасался, что вы выдохлись...

Паунд скривился:

– Я пытался захватить инициативу. С вами не так-то легко играть, и в некоторые моменты я отнюдь не был уверен в исходе игры. При том, что мы играли больше четырех часов, подобное положение мне кажется просто мерзким. Девон хмыкнул:

– Вам все кажется мерзким – все, кроме портвейна; так что позвольте мне заказать еще бутылку выигравшему...

– Девон Сент-Джон! – раздался бодрый голос справа от них. – Вы-то мне и нужны.

Девон поднял свой бокал; его взгляд по-прежнему был устремлен на партнера.

– Ну как, сгоняем еще партию?

Паунд открыл было рот для ответа, но настойчивый голос опередил его:

– Мистер Сент-Джон, мы с вами не знакомы, но я...

– Вот хам, – буркнул Паунд и, подняв монокль, закрепленный ленточкой на жилетке, в упор посмотрел на человека, стоявшего рядом с их столиком.

Девон допил свой бокал.

– И что вы там видите?

Увеличенный моноклем глаз Паунда показался ему слегка жутковатым.

– Нет. Я его не знаю. – Паунд подлил портвейна в бокал. – Могу только сказать, что они не слишком-то разборчивы в этом клубе. Пожалуй, придется перейти в «Уэйтерс».

– Послушайте, мистер Сент-Джон... – Явно раздраженный тип сдвинулся, загораживая Девону обзор. – Не уделите ли вы мне всего минутку вашего времени?

Одетый по последней моде Гарри Эннесли выглядел как любой другой напыщенный оболтус: воротник его рубашки был накрахмален до такой степени, что не позволял подбородку занять нормальное положение, а его галстук являл собой сложную комбинацию узлов и наворотов, скрепленных огромным аляповатым рубином весьма сомнительной подлинности.

Бросив на него короткий взгляд, Девон отметил в этом человеке что-то... невкусное что ли, что-то неопределенное, словно, несмотря на начищенные туфли, от него за версту несло простолюдином.

– Ну ладно. Говорите быстро, что вам нужно?

Девону было отлично известно о знакомстве Эннесли с Чейзом, и он не раз задавался вопросом, как его брат мог выносить этого человека. Обычно Чейз был гораздо разборчивее в выборе друзей, но в какой-то момент он словно отсек семью от своей жизни, резко и безжалостно, как хирург скальпелем, и от этой мысли у Девона стало тяжело на душе. Он догадывался, что падение Чейза каким-то образом связано с этим человеком.