Она не хотела с Зоей говорить об этом странном человеке, с которым ее угораздило жить последние десять лет (тревожнее всего было получать подарки без повода), но та настаивала:

– А что, если твоего тоже привлечь, а?

– В каком смысле? – Лена посмотрела ей твердо в глаза, большие ясные и словно наивные.

Привлечь. Ох, плохо она его знает.

Лена представила, как ее муж начинает трястись изнутри от хохота, и на его лице медленно появляется улыбка, а затем вырывается издевательский смех, который многих доводил до бешенства.

– Он мог бы взять на себя скандинавские языки, ведь он говорит на них, мог бы преподавать базовые шведский, датский…

Лена не удержалась:

– Ты думаешь, он станет преподавать?!

– Почему нет? Он же преподавал раньше… даже в школе…

– Нет, он сказал, что «завязал с работой», он больше не раб и тому подобное…

– Чепуха! Ему понравится у нас! Вот увидишь!

Какая! Внезапно Лене страшно захотелось, чтобы он сам ей все высказал (в своем непереносимом стиле), чтобы она услышала (наглая морда, прет и прет, только настоять на своем, сейчас получит).

– А знаешь, давай я ему позвоню, скажу, что ты хочешь с ним поговорить, и ты сама ему все объяснишь…

К ее удивлению Зоя оживилась:

– Давай! Это хорошая мысль. Только не здесь и не сейчас. Так, дай мне его номер. Потом, позвони ему, предупреди, что я ему позвоню. Только не говори зачем. Я сама. Просто предупреди, что это важно, что мне надо с ним поговорить, что это его может заинтересовать… Да, спроси, когда ему удобно. Я хочу с ним говорить так, чтобы его ничто не отвлекало. Вот увидишь, я затащу его к нам!

…затащу! К нам???

Что с ней случилось? Откуда в ней этот тон? Эта решительность? К нам. У нас. Мы. Когда с ней это произошло? Прежде Зоя такой не была. Или скрывала? Или так быстро ее изменили комнаты бывшей парикмахерской в детском саду, где теперь она дает уроки дюжине дур из Ласнамяги, которые надеются подцепить иностранца? Наверное, расхаживает там по «кабинетам», воображает себя директором. Эхо собственных шагов придает ей важности. Скорей всего, она меня и других туда тянет затем, чтобы нами командовать. Одной скучно, и даже не в этом дело. Рано или поздно она наберет учителей – старушек с дипломами МГИМО и ТГУ, – но ей хочется руководить теми, с кем когда-то бок о бок в одной школе работала: человек растет не только в собственных глазах.

Да, все мы будем работать, а она прибыль подсчитывать. Директриса. Будет рекламы придумывать, тестировать людей, набирать группы, часы записывать, заниматься бухгалтерией. Ну да, конечно! Она же и курсы прошла! Как же они назывались? Бухгалтерия малого предприятия? Что-то такое. Ну, ты смотри, готовилась. Вот так Зойка!

Ее называли «Американкой», хотя она ни разу не была в Америке; у нее превосходный английский – никакого акцента (и как это ей удалось?). Мужчинам нравилась (и они ей нравились: если в школе появлялся высокий молодой человек или импозантный мужчина до пятидесяти, она включала сложную систему мимикрии, меняясь, как хамелеон, – напускала таинственности, щурила глаза, говорила с глубокими грудными нотками, жесты ее становились томные, медленные, а улыбка снисходительной; может быть, она этого сама не замечала – это могло происходить рефлекторно); некоторые до сих пор западают – и одинокие, и женатые, и молодые, и в возрасте (как правило, их объединяла одна черта: внутренняя робость, готовность преклоняться перед сильной женщиной) – приходят, учатся, теряют рассудок, ходят, ходят, безуспешно учат язык, тайно страдают, пока что-нибудь не отрезвит их, какой-нибудь случай, какой-нибудь рыбный заводик в Ирландии или рейс в Аргентину, что-нибудь где-нибудь на каких-нибудь островах, или потеряют надежду и исчезнут… измученные, полысевшие, с миной унижения, сгорбленные от бессонницы и хронического простатита, они передвигались по коридорам школы на полусогнутых, в их душах, похожих на портмоне, было десятка два подобных романов – учительницы, парикмахерши, теллерши в банках, зубные врачи и кассирши супермаркетов, – Зое это все равно льстило. Она даже здоровалась с ними в городе, а потом шептала мужу: «Видел этого?» – «Какого? Лысого хорьковатого?» – «Да». – «Ну?» – «Он дарил мне цветы на каждый урок и приглашал в кафе». – «Что же ты не пошла?» – сухо спрашивал Семенов. «Кто тебе сказал, что не пошла?» – отвечала насмешливо она (зубки, ямочки, острая бровь и блеск в глазах).

В девяностые она носила высокие сапоги и короткие юбки. Могла закинуть ноги на стол и читать ученикам что-нибудь, наслаждаясь собственным превосходством. Про нее говорили: «отвязная баба», «шикарная телка», «американская штучка» (ходили легенды, будто она долго училась в Америке). Директор подвозил ее домой. Совсем потерял голову: ему тогда было пятьдесят, и тут она – молоденькая, каштановые вьющиеся волосы, голубые глаза, мордочка лисья, высокая грудь, длинные ноги, задиристый задок, гибкая поясница, аэробика, йога, пробежки по выходным в парке. Красавица. У него руки начинали трястись, когда он ее видел. В двухтысячные она перешла на туники и летние воздушные платья с воланами или открытыми плечами. После рождения второго ребенка резко все забросила, потускнела и стала полнеть. Длинные пиджаки, костюмы. Закудахтала: «Надо за себя браться. Эстроген. Кортизол. Чем больше набираешь, тем быстрее жир растет. Скоро сорок. Совсем будет поздно. Хоть какие-то формы сохранить. Еще говорят, вакуумный массаж банками помогает… Не стану же я пластику делать…»

Сколько ей? Тридцать семь или тридцать восемь? Первого ребенка родила на третьем курсе. В таллинский пед поступила сразу после школы (окончила тоже двадцать шестую, но по школе ее не помню). Может, еще тридцать семь. Алексей Викторович ее любил (никто не знал, было ли на самом деле между ними что-то), приносил ей цветы, делал подарки… Даже предлагал поехать в Испанию! Она говорила Лене: «Мне его жалко… он сильно страдает».

Не плакала ни на похоронах, ни на поминках; Лена ее случайно в туалете в слезах подловила: «Никому не говори», – и выскочила. Несколько дней не появлялась.

Нет, Лена не хотела с ней работать. Из-за ее характера. С ней что-то не так. Она будто видит только то, что перед носом, а по сторонам ничего не замечает. Говорит тоже прямолинейно, рубит сплеча, сказала как отрезала.

«Сколько вам лет? Зачем вам английский? Работать за границей или замуж?..»

«Транскрипция? Какая транскрипция? Это советская школа – пустая трата времени…»

«Сколько лет вашему ребенку? Ничего сказать не может? Они в этом возрасте и не говорят, тем более с родителями…»

«Буквы писать? Не смешите меня – кто в современном мире пишет? Пусть приходит с лаптопом! Лучше пусть учит английский, чем шатается по улицам, лоботряс…»

И людям это нравится – чтобы с ними так резко говорили; все четко, все ясно: «Тридцать пять евро в месяц за ребенка, родитель получает скидку до пятидесяти. Два ребенка – двадцать пять, родитель – сорок. Два раза в неделю. Заниматься чаще в наше перегруженное информацией время просто нет смысла!»