Я склонился над ботинками, которые любезно предоставил мне Морфичев. Отдаю ему должное – ботинки высшего класса! Я затянул потуже шнурки и стукнул подошвами о рифленый пол. Быстрее бы встать на край рампы, пристегнуть карабин с вытяжным фалом и прыгнуть в черную бездну! Быстрее бы в драку!.. Марго толкала кончиком ноги парашютный ранец и лепетала мне про дочернюю компанию в Копенгагене, которую папик отдаст ей, как только она закончит университет. Она не хвасталась, от этой смешной и глупой привычки она избавилась давно, потому что беспрерывно, ежедневно и даже ежечасно хвастать ей надоело. Хвастовство уже не приносило ей удовлетворения, как и регулярно обваливающиеся на нее материальные блага. Она все уже видела, везде побывала и почти все испытала. Даже полет на военном самолете и предстоящий ночной прыжок с парашютом ее не слишком волновал. Это было пресыщенное дитя, стремительно теряющее интерес к жизни. Она цеплялась ко мне, пытаясь расковырять мою душу в надежде найти в ней то, что смогло бы ее удивить и заинтересовать. Но я не поддавался, я не хотел кормить собой этого симпатичного вампира. Рядом с ней я чувствовал себя ребенком бедных родителей, которые, расщедрившись, впервые в жизни повели меня на качели. И я волновался, я радовался и удивлялся всякой мелочи – кристалликам льда на стекле иллюминатора, запаху холодной курицы, сиденьям, которые откидывались при помощи маленьких рычажков, и, конечно, своим новым ботинкам, которые будут с остервенением топтать землю, стремительно приближая меня к победному финишу.

– Слушай, а какой сегодня день недели? Вторник? – испуганно спросила Марго и, хлопнув себя по лбу, запустила ладонь в карман курточки. Она вынула оттуда плоскую пачку с таблетками, на которой были нарисованы профиль обнаженной женщины и календарь на месяц, выковыряла одну и, не запивая, проглотила. Наверное, она относилась ко мне как к пустому месту или стандартному субъекту природы, перед которым нет необходимости утаивать свои женские дела. Мне всегда были симпатичны люди, которых мало беспокоит то, как на их естественные и обыденные поступки посмотрят окружающие. Я уверен, что они, при всем своем кажущемся цинизме и невоспитанности, искренни и честны.

Отсек оживал. Проснулись те, кто дремал. Предчувствие скорого старта делало людей суетливыми и разговорчивыми. Я давно заметил, что иногда страх проявляется в неудержимой болтливости. Немолодая женщина в мешковатой штормовке и плотно обтягивающих лосинах (кардиолог из реабилитационного центра) принесла из тамбура бутылку водки и стопку пластиковых стаканчиков. Она опустилась на корточки перед сиденьем, расставила стаканчики и свинтила с бутылки пробку. Лицо ее было бледным, даже землистым, без каких-либо признаков косметики. Оттянутый книзу подбородок был покрыт пушком. Неряшливо разросшиеся брови обвисли по краям, придавая лицу выражение умиления.

– Друзья! – сказала она слабым голосом, раздавая всем подряд стаканчики с пойлом. – Мы же не враги! И даже не соперники! Мы все в одной команде! И эта команда называется «телевидение»! Я вас всех люблю! Всех! Вы для меня все равно что дети!

Голос ее становился все тоньше, все круче опрокидывались брови, и наконец наступил апогей любовных эмоций. Кардиолог решительно наклонилась к Акулову и поцеловала его в щеку.

– Я вас всех… всех люблю… Вы хорошие, добрые ребята…

Акулов, опешивший от такого поступка, презрительно скривил губы и с выражением гадливости на лице взглянул на содержимое стаканчика. Кудрявый парень с широким лицом, покрытым румяными пятнами, поддержал тост. Залпом выпив содержимое стаканчика, он предложил всем командам идти к финишу не торопясь, в свое удовольствие, финишировать одновременно и совместно промотать призовой фонд на Канарских островах. Круглый, как колобок, дядька с обширной блестящей лысиной (тренер городской сборной по спортивному ориентированию) одним махом выпил свою порцию водки и тотчас предложил кардиологу выпить на брудершафт. Кардиолог не отказала, наполнила его стаканчик опять и надолго присосалась к пухлым тренерским губам.

– Тоска, – произнесла Марго, глядя на разгорающееся веселье. – Они ведут себя как подростки. А я думала, серьезная игра…

Моя Ирэн, то ли еще не отойдя от сна, то ли усыхая от печали, уставилась в иллюминатор, хотя там ничего нельзя было увидеть. Ее лицо отражалось в черном стекле. Я почувствовал, как в душу снова закрадывается чувство, перед которым я был бессилен. Ирэн одна. Она одинока. Она глубоко несчастна. Тот теплый и уютный мир, в котором она обитала, рассыпался, словно плетеная гондола воздушного шара, и она вывалилась из нее и зависла в черной пустоте, подобно крылу самолета. Теперь безжалостная судьба готовилась крутить ею по своему усмотрению. Пройдет немного времени, и бессловесные парни в голубых комбинезонах с профессиональной четкостью наденут на нее парашют, застегнут все карабины и защелки и подведут к краю пропасти. Я представил, как Ирэн взглянет на меня за мгновение до того, как прыгнуть. С какой болью и отчаянием! И сколько скорби и любви увижу я в ее глазах! Зачем я ее убиваю? Зачем я сбрасываю ее в пропасть?

– Ты чего так покраснел? – спросила Марго. – Как тебе последний альбом «Леденцов»? Полная безвкусица, правда?

Я раб собственных предубеждений! Ничего между мной и Ирэн не произошло. Вот она сидит напротив меня, в каких-нибудь трех шагах! Та же Ирэн, которую я знал много лет. И все между нами как прежде, и ситуация проста и понятна. Она любит меня, и от меня требуется лишь ювелирная осторожность в словах и поступках, чтобы не ранить ее открытое и незащищенное сердце. Что меня удерживает? Что мешает сделать три шага вперед?

– Пойдем покурим? – спросила Марго, почувствовав, как я напрягся, чтобы встать.

Акулов демонстративно выплеснул водку на пол и что-то сказал Ирэн на ухо. Она повернулась к нему, скривила губы и кивнула.

– А с какой стати вы всех записываете к себе в друзья? – громко спросил Акулов у кардиолога, которая уже наполняла стаканчики для нас с Марго. Кардиолог повернулась к нему, захлопала невыразительными блеклыми глазками и широко растянула серые губы.

– Ну… а как же? Как же иначе? Я всех вас люблю…

– Напрасно, – холодно и с некоторой долей брезгливости произнес Акулов, сминая в кулаке стаканчик. – Потому что я считаю вас своим противником. Как, собственно, и всех остальных. Мы в разных командах, а это значит, что мы враги. Зачем лицемерить и пить на брудершафт, если через несколько часов мы будем готовы глотки перегрызть друг другу ради трехсот тысяч баксов! Разве я не прав? Кто скажет честно, что готов уступить деньги другому? Или поделить их на всех поровну?.. Ну? Молчите? Заткнулись? А что касается меня, то я намерен снять весь банк и не уступлю его никому другому.

– Вы злые ребята, – по-детски робким голоском произнесла кардиолог, почему-то причислив мою Ирэн в союзники к Акулову.

– Злые? – воскликнул Акулов, громко рассмеялся, а потом, кривляясь, по-обезьяньи выпятил губы. – Вы ошибаетесь. Я не злой. Я безжалостный! Я вообще нравственный урод! Я готов к победе идти по трупам! Ломать челюсти и сворачивать шеи!

Он вскочил и вскинул вверх руку. Здорово парень играл на публику! Кардиолог что-то невнятно произнесла и запила свои слова водкой. Лысый тренер притих в своем углу и втянул голову в плечи. Путаясь в проводах, в отсек ввалился оператор, желая снять интересную сцену, но Акулов махнул на него рукой и сел.