Она не замечала меня, хотя я был так близко! Я словно был невидимым и, пользуясь своим преимуществом, подкрался к ней, чтобы рассмотреть ее и узнать – какая она бывает без меня. Они работали с каким-то документом, и напоминали старого и дотошного редактора и молоденькую корреспондентку. Она написала свой первый опус и показала ему. Он проявляет снисхождение, он льстит ей, что она, бесспорно, талантлива, но вот в этом месте, и еще в этом, да еще и здесь необходимо переделать. А по большому счету, переписать надо весь материал, потому что он никуда не годится… Я замечаю, что Крот, читая бумаги, все чаще морщится и отрицательно крутит головой, а у Ирэн гаснут глаза, и она все чаще озирается на главный вход. Она ждет кого-то. Смею надеяться, меня?

Лобский дочитал до конца. Ирэн хотела было спрятать бумаги в сумочку, но он вдруг выхватил их и сунул в бардачок. Но тотчас передумал и затолкал в нагрудный карман своего плаща. Ирэн выглядела растерянной и даже подавленной. Я увидел, как Лобский, опершись рукой о руль, склонился над ней и вытянул губы, чтобы поцеловать, но Ирэн отпрянула, быстро выставила ножки на асфальт и вышла из машины. Лобский посигналил и послал ей воздушный поцелуй. Двери «Мерседеса» захлопнулись, и машина сразу же рванула с места.

Ирэн кинула взгляд на стекло, за которым я сидел; я сразу же откинулся назад, под прикрытие шторы, но Ирэн вряд ли могла увидеть меня – стекла были залиты грязными потеками и к тому же отражали солнце. В ее глазах было столько невыносимой тоски, что у меня болезненно сжалось сердце. Лобский, как осьминог, душит ее, это вне всякого сомнения. Он заставляет ее работать на себя. Вряд ли он ограничился только тем, что принудил ее участвовать вместе с ним в Игре. Он еще что-то хочет от нее.

И тут меня охватила мучительная жалость к Ирэн. Моя девочка, мой хрупкий цветочек, мой верный друг под властью негодяя! Девчонка мечется, страдает, ждет от меня помощи – ведь я сильный, храбрый, я привык убеждать в этом Ирэн! И нет другого человека на земле, который не только способен, но и обязан ей помочь. И для Ирэн так важны сейчас мое терпение, понимание, выдержка и великодушие! Но я вдруг впадаю в меланхолию и позволяю тупой ревности грызть мою душу. Я веду себя непредсказуемо, как весенний лед под ногами. Я мечусь, хнычу, сетуя на судьбу, на обидчика и коварство Ирэн, когда надо просто подойти к ней, обнять и сказать: «Ничего не бойся. Я с тобой. Я никому не позволю тебя обидеть!»

Видел бы Морфичев, с какой ретивостью я выскочил на улицу, не задавал бы вопросов о моих способностях преодолевать расстояния. Шлепая по лужам, я догнал Ирэн и схватил ее за плечи. Она вздрогнула, повернулась. Эти глаза, эти губы, этот маленький упрямый носик – все такое знакомое, привычное, как утро, как море, как небо, но… но на лице неуловимый отпечаток чужеродности, подделки. Это лицо теперь принадлежит другому мужчине, оно уже недосягаемо для меня, оно удаляется, тает в моих ладонях…

– Что? – едва слышно спросила Ирэн. – Что случилось?

Она еще спрашивает у меня, что случилось!

– Ирэн…

– Ну, говори же!

Ее глаза полны тревоги. На нас оборачиваются прохожие. «Жигуль» катится на нас задним ходом, мы ему мешаем, он останавливается, но не сигналит и терпеливо ждет.

– Ирэн…

О чем же я собирался ей сказать? Там, в зале, когда сидел на батарее и смотрел на нее сквозь мутное стекло? В голове хаос. Все спуталось. А зачем перед вылетом надо есть орехи и мед? И для чего мне пять пар хлопчатобумажных носков?

– Что за бумаги ты ему показывала?! – выпалил я, еще крепче сжимая ее плечи.

Ее лицо расслабилось. Она прикрыла глаза и с облегчением вздохнула.

– А я думала, у тебя какая-то беда…

Думала, что у меня беда? А то, что сейчас с нами происходит – не беда? Разве Крот – не беда?

– Ирэн, что было в тех бумагах? – жестко повторил я.

И вдруг – наивная улыбка, светлые глазки, выражение недоумения.

– Какие бумаги, Кирюша? Ты о чем говоришь?

Она словно дала мне пощечину. Кажется, я делал ей больно, сжимая ее плечи. Она легонько оттолкнула меня от себя и поправила на себе свитер. Я чувствовал, что тупею. Не могу смотреть в эти лживые глаза! Не могу видеть, как она притворяется! Насквозь порочная, скользкая, аморфная, как обмылок на дне ванны под ногой. Ничего не осталось от прежней Ирэн. Крот переделал ее до неузнаваемости. Его дух вселился в нее, и сейчас я разговариваю с Лобским, и он, подглядывая за мною через ее глаза, как через замочную скважину, тихо хихикает и потирает ладони от удовольствия.

Чтобы не ударить Ирэн, я круто повернулся и быстро пошел к своей машине. Я ошибся. Ирэн не нуждается в моей помощи, как, собственно, и во мне. Между нами все кончено… Я судорожно глотал слезы, вставшие в горле. Доигрался! Испытывал ее терпение. Тянул. Балансировал. И вот логическое завершение отношений. Мужчина и женщина, не обремененные семьями, не могут долго оставаться друзьями. Они либо станут мужем и женой, либо – врагами. Теперь она хочет триумфа. Она хочет смотреть на меня с высоты пьедестала почета, чтобы увидеть в моих глазах униженное раскаяние. Вот, дескать, все встало на свои места. Ты не нуждался в моей любви, ты обижал меня своим невниманием, своей холодностью, ты не ценил меня и не прилагал никаких душевных усилий, чтобы я не чувствовала себя одинокой. Ты сам ушел от меня. Но я не зачахла без тебя, не умерла. У меня есть и надежный спутник, и победа, и деньги. А с чем остался ты, дорогой Кирюша?

Я словно на столб налетел. Резко остановился и побежал обратно, в кинотеатр. Нет уж, не видать Кроту победы, как своих ушей! Я в лепешку расшибусь, но не доставлю ему и Ирэн такого удовольствия! Долой весь мусор из головы! Долой муки ревности, которые превращают мужчину в тряпку! Сейчас самое главное – орехи, мед и носки. Пять пар носков! А еще лучше десять! Где Морфичев? Где мой верный напарник?

Мы столкнулись с ним на входе. Я чуть не разбил ему лоб стеклянной дверью.

– Сегодня днем тебе надо обязательно поспать! – сказал он.

– Да, хорошо! – с готовностью согласился я.

– Если будут проблемы с засыпанием – выпей стакан теплого сухого вина с корицей и медом. Но не больше!

– Понял, не больше…

– В семь вечера я за тобой заеду…

Он сунул мне в руку пакет с ботинками, строго взглянул на меня и с глубоким смыслом добавил:

– А я пока раздобуду еще пару десятков патронов.

Я оглянулся. Ирэн нигде не было. В том месте, где мы только что стояли, припарковался грузовик. Его кузов был завален обрезанными ветками тополя с едва распустившимися клейкими листочками.

Морфичев оказался прав – обыск перед посадкой в самолет был зверский. Например, меня сначала «просвистели» металлоискателем, а потом попросили снять камуфляжную куртку и тельняшку, причем все это происходило перед телекамерами. Профессиональный таможенник с крупной яйцевидной головой и мелкими невыразительными глазками очень заинтересовался моим нательным крестиком и долго его рассматривал, часто моргая, словно золото слепило его. С той же тщательностью обыскивали и других участников шоу, правда, для женщин сделали исключение: они раздевались за ширмой, и видеокамеры, надо полагать, там не было. Морфичева оттеснили, он отстал и безостановочно размахивал руками, подавая мне какие-то загадочные знаки. Крот, наоборот, исхитрился протиснуться в число первых; его зеленая штормовка из водоотталкивающей ткани то и дело мелькала в «отстойнике». Ведущему пришла в голову какая-то интересная мысль, и он, сунув под нос Кроту микрофон, стал задавать ему вопросы. Крот явно запарился в штормовке. Отвечая, он беспрестанно вытирал пот со лба скомканной банданой цвета пожухлой травы. При этом он энергично жестикулировал, ударяя ладонью по ладони. Наверное, объяснял ведущему, как будет разделываться со своими конкурентами.