Зачем все эти фамилии? Не знаю зачем. А чтоб уж окончательно сбить с толку того, кто прочтет мою писанину, приведу еще показатели: в 1897 году по переписи в Борисове насчитывалось 7 722 еврея (из общего населения 15 063), из них 2 200 портных. Как хотите, но такую цифру нельзя не привести.

Шить и кроить – самое еврейское дело. И, замечу, самое мирное. Но и между мастерами иголки и нитки случаются потасовки, даже настоящие войны. Как в Праге между портняжками – чехами и евреями. Конкуренция! Спрос – предложение, качество, стоимость. Но в ход пошли доносы. В 1745 г. евреев изгнали из Праги. И что их завистники получили? Одни убытки. Разбрелись наши по всей Чехии и Моравии, стали обшивать местных жителей прямо у них, можно сказать, на дому, и те перестали ездить в Прагу. Зачем? Придет еврейчик, перешьет жилетку из брюк, пошьет что надо жене и детям да еще заберет старье.

Был такой Авраам Мандель из Протеева, торговал поношенным, перекраивал мундиры в цивильное платье. Его сын Моше открыл свой магазин. А внук Меер построил первую в Европе швейную фабрику и обшивал всю турецкую армию и еще несколько армий поменьше. В Протееве и сейчас фаб рика пошива одежды. Не удивлюсь, если фамилия ее владельца – Мандель.

Шломо Шабельник, конечно, не Мандель, но это смотря чем мерить. С ним вот что случилось...

Гебитскомиссаром Борисова назначили Фридриха-Георга фон Зауэрбаха, ненавидевшего поляков не меньше чем нас: «По моему мнению, не будет никакой пользы, если еврейская вошь будет удалена из немецкого меха, а польская останется».

И вот матерый фашист приказывает, как маршал Удино, доставить в свою резиденцию «еврейскую вошь» – и правда вшивого доходягу из гетто. Наверное, Шабельника все-таки отмыли, переодели, возможно, даже накормили, прежде чем он предстал перед гебитскомиссаром.

Фон Зауэрбах сидит за громадным столом. Перед ним – шашки.

Кстати, одно из преданий гласит, что шашки придумал герой Троянской войны Паламед. Наверное, когда вместе с Одиссеем и другими хитроумными греками коротал ночь в троянском коне. Самое место и время.

А у римлян шашки назывались «латрункули» (от лат. latro – солдат), игра считалась военной, так как напоминала сражение.

Вот и гебитскомиссару приспичило сразиться с достойным противником. Он же был чемпионом Баварии в тридцатые годы. А шашки – такая зараза! Не знаю, как немец разнюхал про шашиста Шабельника.

Кроме охранника-эсэсовца в кабинете два штатских – переводчик и международный арбитр, голландец Пауль Ван-Моос, специально доставленный из Гааги в Борисов. Матч ведь международный, можно сказать, даже межрасовый.

Условия простые: Шабельник выигрывает партию – выигрывает свою жизнь. Еще одна победа – спасает еще одну еврейскую жизнь, по своему выбору. Проигрывает – ничего не поделаешь, не повезло. Verstehen Sie? И без перевода понятно. Ничья – значит ничья. Пол-очка. Но не полжизни.

Гебитскомиссар фон Зауэрбах и чемпион спортивного общества «Унион» 1916 года Шломо Шабельник сыграли десять партий. Результат 1:8 (две ничьих) – ясно, в чью пользу.

Ван-Мооса я увидел, когда встречал Бобби Фишера с его сумасшедшей мамочкой в самый первый его приезд в Москву. Фишер, конечно, гений. Все остальное не важно.

Шабельник выиграл в шашки свою семью. Но в лесу он не играл. Другие бились азартно, реб Наумчик даже стал чемпионом отряда. А мы с Шабельником судили. Все как положено. Только без шахматных часов.

А у меня один вопрос вертелся спросить: правда, что он встречался с Сергеем Андреевичем Воронцовым, первым чемпионом России?

Шабельник пожал плечами:

– Не с самим же собой Воронцов играл.

И замолчал. Как хочешь, так и понимай. Но я предполагал такой поворот разговора. Положил на ладонь сигарету и кусочек постного сахара. Второй ладонью накрыл призы.

– Так правда или вранье? Только по-честному?

– Правда. Я играл белыми «городскую партию». И проиграл. Хотя мог бы свести вничью. – И, утирая длинную сладкую слюну, прошамкал: – Да что Воронцов! С Вейсом у меня вышло полтора очка на пол-очка в мою пользу. Но тогда он уже был экс-чемпионом мира.

– Исидор Вейс?

– А кто же еще?

Исидор Вейс стал чемпионом мира в 1894-м, когда родилась моя мама. Говорят, он был шляпником. То ли шил шляпы, то ли продавал. И шестнадцать лет был чемпионом. Гений эндшпиля.

Конечно, Гитлеру не стоило нападать на Советский Союз, чтобы гебитскомиссар фон Зауэрбах продул восемь партий из десяти портному Шломо Шабельнику. Такое можно было устроить и без вероломного нападения.

Выпустили Шабельников из гетто, восемь душ. Пропуск со свастикой и печатью на 72 часа. Не успел спастись, пеняй на себя.

Кто их спас, моей Иде рассказала жена Шабельника. Ксендз-белорус – не борисовский, а из Шиловичей, у него сес тра жила в Борисове, работала на спичечной фабрике. Он и приехал за спичками. Спички были тогда такое же богатство, как соль.

Ехал он на своей бричке в две добрых лошадки, с личным кучером с полицейской повязкой на рукаве, сам в сутане, с тонзурой, как полагается. Мы с ним потом подружились. Мудрейший и добрейший был человек Казимир Можейко.

И увидел он евреев, бредущих по обочине «варшавки» из города. Спросил:

– Панове, куда идете?

А они, восемь душ, упали на колени и плачут. Что тут поделаешь? Посмотрел ксендз их аусвайс. И велел всем лезть в бричку, молиться, как могут.

Пост жандармерии.

– Что за люди? Куда направляются? Ваши бумаги?

– Евреи. Везу крестить.

Хохот. Священник, конечно, шутит.

– Почему? Иисус Христос ведь тоже был крещеным евреем.

Так он довез их до Шиловичей и прятал со своим ризничим, пока не пришел связной от Куличника. То есть я.

Последний раз я видел Ковпака 7 ноября 1957 года. Киев, праздничная демонстрация по Крещатику. Колонну партизан возглавляют партизанские генералы: Алексей Федоров и Тарас Строкач, а посередине – Сидор Ковпак. Ордена навинчены на полушубок, папаха с кумачовой лентой наискосок, сапоги и, у единственного из всех партизан, автомат на груди. И рожок вщелкнут не пустой, вбиты все тридцать пуль. Не такой человек Дед, чтобы оружие носить для показа.

Вечером устроили большой прием по случаю 40-й годовщины Октября. Ковпак был в черном пиджаке и вышитой сорочке. Усы обвисли. Семьдесят лет старику. А мне было сорок. Попросил его расписаться на книге «Из дневника партизанских походов».

Сидор Артемьевич сидел за столом в окружении. Всем хотелось близко увидеть его. А один ученый все пытал его:

– Скажите, а кто в жизни служил для вас примером? Кому вы подражали?

Кажется, он и тогда продолжал курить. Да, в моей памяти слышу чирканье спички по коробку. Вижу лукавую усмешку Деда: