Священник сказал, что его можно отпевать, и он возьмет эту ответственность на себя. Давид приходил к нему тоже. Мы оба ходили по очереди, и он знает и понимает Давида лучше, чем я. Он сказал, чтобы я была спокойна. Ошибиться – это не значит отвернуться от Бога, к которому он только-только обратился. Врачи сказали, он выпил не так много таблеток, но его истощенному организму их хватило. Возможно, он умер бы и без них. Возможно, это была самая своевременная для него смерть. Любая смерть своевременна, хотя и несправедлива для близких.

Она некоторое время молчала, потом продолжила:

– Давид мучился. Когда мы познакомились, он не знал обо мне ничего и не знал ничего еще очень долгое время. Мы начали жить вместе, и он не понимал, кто я и откуда. Я тоже ничего о нем не знала. Иногда правда каждого по отдельности тяжела, но, когда сталкиваются две правды, может случиться взрыв. И он случился, когда в порыве чувств ко мне и в облаке пьяной откровенности Давид решил рассказать о своем прошлом и о том, как пытается с ним справиться. Тогда у нас все еще было хорошо, его работы были светлыми и непревзойденными, а сам он пребывал в уверенности, что со своей судьбой он брат и сестрица…

Когда Давид был молод, то встречался с какой-то девушкой и у них был ребенок, который родился больным. Врачи сказали, что малыш не проживет дольше месяца, и они оставили его в больнице – никогда к нему не возвращались, а сами расстались. Прошло много лет, и он осознал, что нуждается в искуплении греха. Ребенок не прожил бы и месяца, но это не повод делать его сиротой. Так он сказал. И был страшно пьян. А в итоге уснул, считая, что завтра все будет прекрасно, ведь он открыл своей подруге самое сокровенное.

И вдруг он мне представился чудовищем. А потом пластиком, который никогда не сможет слиться с землей, потому что он пластик. А потом – червем, немощным, выползшим на асфальт после дождя. И он полностью в моей власти. Все это происходило в тот момент, когда его работы еще оставались светлыми, а сам он пребывал в уверенности, что со своими проблемами справился – потому что открылся любимой женщине во всей полноте, рассказал о самом страшном своем поступке. И следующие несколько дней, удивленный, спрашивал: «Что с тобой такое?»

«Ты ли это!» – воскликнул он затем через неделю, когда вконец устал и работы его вдруг начали терять прежнюю живость. Видимо, он понял, что ничего еще не закончилось, но представить, что все только начинается, тоже не мог. Тогда уже напилась я и так же ему раскрылась. И так же во мне не было ничего, кроме затуманенного алкоголем сознания и желания показать человеку, кто я есть, а еще – обнажить перед ним душу, чтобы он ясно увидел, кто есть он на самом деле, этот светлый внешне человек, полагающий, что достоин делать мир лучше. Я рассказывала и рассказывала, рассказывала и рассказывала, а он едва дышал, поскольку осознал, что рядом с ним на постели, оказывается, пребывало нечто, с чем он не мог справиться. Я стала для него бездной. И когда засыпала, понимала, что именно так все и есть.

IV

Время опаляющее и лицо опаленное. Солнце, сменяющее луну, сменившую солнце. А я приближаюсь к Земле откуда-то оттуда, где ничто не имеет такого значения, как здесь, где я оказалась то ли по воле Божьей, то ли по Его недосмотру.

Минуты, из которых сложились часы, а затем месяцы и годы, в которых ничего не пребывает, только горечь: горечь, моя дорогая.

Нереальностью окутаны то один миг, то другой, что внезапно обволакивают мое сознание, и тело, и то, что между сознанием и телом, а значит, всю меня, исчезающую или уже исчезнувшую, а потом появившуюся, но как бы это сказать… Бесконечная череда повозок – вот что. Они гремят по мостовой, застревают своими деревянными колесами в грязи, скрипят своими деревянными каркасами на колдобинах, уничтожая весь покой, а если и дарят его, то только одаренным – тем, кто постиг созерцание самого себя в Нем, во всем. Иначе бы я не выжила.

Иначе бы я не только замерзла или умерла с голоду – так бывает, – но постигла бы непостижимое, падение до самого дна, где душа гибнет, а затем и тело или они гибнут одновременно. И не было бы по мертвому скорбей и похорон, потому что из праха вышел он и прахом был. Посреди грязных людей, будучи сам немытым.

Посреди построек, которые возвышаются одна выше другой, и чем ближе ты к городу, тем выше эти самые дома, в которых люди не ценят того, что имеют.

И свелась их брань к пустоте, которую они окрасили в разные цвета и слепили из нее разные формы, погружаясь во все тленное и оставаясь при этом мигом для Вселенной. И я смотрела на них через окна, сквозь стекла, пронося увиденное через свое собственное пространство, и все оседало, опадало, распадалось и не давало ничего, кроме понимания: все пусто, Господи, все как-то безвозвратно, если бы не Ты…

И за это меня отвергали. И чем старше я становилась – 8, 9, 10, 11 и т. д., – тем мощнее становилась «стена», тем выше она становилась, тем плотнее прижимались друг к другу камни, тем безнадежнее были мои затеи проникнуть в их мир или подпустить их в свой, пока я не поняла, что это хорошо.

И это правда было хорошо.

Алиса, я становилась взрослой, будучи ею по сути. Во мне было твое отражение, а в тебе – мое. Вопреки, стало быть, всему. Небо бесконечно, а небесная твердь оглядываема. Где-то поют ангелы, но их песни – вне звуков. Это Радость. И вечерами мы с тобой учились ее нащупывать, каждая, как могла, но одна из нас смогла, а вторая нет. И если та, что смогла, действительно смогла, то она благословенна Богом, а значит, уже не важны ни ночи, проведенные где-то, где [не буду говорить]; ни ночи проведенные, когда кто-то [не буду говорить]; ни подлость или мерзость человеческая; ни долг родительский, который был выкинут на свалку как минимум.

Не важны и ночи, проведенные в поездах, потому что там удавалось прятаться, и тогда поезда становились моими друзьями, которым я читала перед сном истории, которые сама же придумывала, сама же определяла, что и где, и чем закончится, и всегда это были счастливые истории, потому что добрые вагоны поездов также нуждаются в тепле, а где им его взять, как не из уст маленькой девочки, той, что стала большой, черноволосой, худой и, может показаться, беспринципной, потому что какие же тут принципы – спать в темном поезде черного депо, где ни человека, ни собаки, а только тишина и пустые скамейки. Но это мне было ближе всего того, что могло бы быть, если бы я не оставила тебя.

Так что все это лотерея, но лотерея под крылом Хранителя, который не допустит того, что могло быть. Поэтому я тут. Вот тут, почти что напротив тебя.

И первый снег, 27-й первый снег. А самый первый из них я не помню – никто же не помнит, что было с ним, когда даже шаг сделать трудно, или слово сказать, или мысль помыслить, но ощущения – они остаются навсегда. Поэтому я просто говорю: первый снег, и каждый раз у меня при виде него одно и то же настроение – ожидание чего-то нового. Осень уходит, наступает время белизны. Снег едва прикрывает собой замерзающую землю и как будто говорит: будь спокойна, будь всегда спокойна. Что тяжело. Особенно когда я вижу тебя вот так, почти на расстоянии вытянутой руки, нескольких вытянутых рук. Ты остаешься погруженной в свой собственный мир, который, ты же понимаешь, и мой тоже, потому что все твое – мое, а все мое – твое, но не дай бог мое когда-нибудь станет твоим. Именно поэтому я все еще стою на расстоянии вытянутой руки (или нескольких вытянутых рук) и просто смотрю на твои плавные движения: как ты готовишь кофе; как ты ходишь с ним за руку (но чаще – просто рядом); как достаешь из кармана телефон и пишешь что-то в чате; как день ото дня меняется твое лицо – от сосредоточенного к еще более сосредоточенному, – но пока еще не каменеет и остается твоим. Короче говоря, мы снова вместе, но это «вместе» обречено быть в форме страха показаться друг другу. То ли из чувства бережливости, то ли из-за заботы, то ли из-за чего угодно, в общем – так или иначе попадаешь в лабиринты, в которые я клялась не попадать, потому что они – тупик, а жизнь недостойна того, чтобы становиться тупиком.

Поэтому я наблюдаю. И вот я вижу, что он счастлив, потому что ему кажется, что счастлива ты. Но мы-то знаем уловки судьбы: пока мы не вместе, все будет