Временами машинка за стеной замолкала, это Лена из сочувствия к Изе бралась за перо. Она знала – он срочно готовит к печати очередную монографию, надо создать условия, чтобы он мог сосредоточиться…

К обеду, просидев за машинкой часа три-четыре, я совершенно выдыхалась и во второй половине дня читала или отдыхала. А Лена за стеной начинала с новой силой терзать свою машинку. Она, как и многие литераторы, зарабатывала тем, что давала внутренние рецензии на так называемый «самотек» в разные редакции, куда наши граждане неустанно присылали свои произведения – и в прозе, и в стихах. На каждое из них редакция должна была ответить самым серьезным образом. «Уважаемый такой-то! Редакция ознакомилась с Вашей повестью… Она показалась нам несколько схематичной… Сюжет о происках шпионов в нашей стране довольно избитый и банальный… Обращают на себя внимание многочисленные погрешности в правописании… Страдает также синтаксис… Хотелось бы посоветовать Вам… Литературный консультант журнала… Фамилия, имя и отчество».

Получив из заветного шкафа в какой-нибудь редакции несколько подобных повестей или даже романов, Е. Ржевская приносила их домой и по вечерам писала на них свои отзывы. (Замечу в скобках, что среди этого потока иногда мелькало что-то настоящее. Главное было – не пропустить!)

Складывалось впечатление, что Лена работает, не отвлекаясь ни на что другое, всегда, до глубокой ночи, если только у них с Изей не собирались друзья. Обед она готовила, что называется, между строк, урывками выбегая на кухню к клокочущей кастрюле. Цель её перемещений по жизненному пространству квартиры определялась скоростью шагов – неторопливых, если она шла открывать дверь на двойной, условный, звонок Рахили, не любившей рыться в сумке в поисках вечно где-то терявшихся ключей; поспешных, если трезвонил телефон; и совсем уже спринтерского рывка, если она, опомнившись, опрометью кидалась на кухню.

Но встречи с друзьями – это было святое. В этом они себе никогда не отказывали, невзирая ни на какие финансовые затруднения. Иной раз на эти посиделки в самом узком кругу близких людей приглашали и нас с Юрой, и мы, изредка подавая свой голос, слушали их споры, шутки и, конечно, чтение новых произведений и в прозе, и в стихах.

В то время (примерно полтора года), когда мы с мужем жили с Леной бок о бок, мы понятия не имели о том, под каким занесённым над ней мечом она существовала, вернувшись со своим чемоданчиком с фронта. Войдя в прихожую отчего дома после четырехлетнего пребывания на фронте, Лена бросилась с объятиями к своим родным – к матери, к младшему брату Юрке, к невестке. А чемоданчик соскользнул у неё с руки и с тихим стуком упал на пол. Военные трофеи гвардии лейтенанта Елены Ржевской состояли из куклы для шестилетней дочери и двух домашних халатов – для себя и для матери. Но самым тяжелым грузом, который она привезла с собой сюда, в московскую жизнь из Берлина, была тайна, – и в эту тайну никто, кроме её мужа и, вероятнее всего, Бориса Слуцкого и Виктора Некрасова, не был посвящен. Обо всех этих событиях Елена Ржевская подробно пишет в своей книге «За плечами ХХ век», и я лишь кратко коснусь здесь того, что мы узнали много лет спустя.

Всё дело в том, что в составе разведгруппы из трех человек: полковника Горбушина, майора Быстрова и её самой в должности переводчика, Елена Каган участвовала в обнаружении и идентификации трупа Гитлера. Задание, полученное полковником Горбушиным, исходило с верха, от «Самого», и потому было строго засекречено. В разрухе и хаосе только что занятого нашими войсками Берлина, группе полковника Горбушина в воронке от бомбы возле рейхсканцелярии удалось обнаружить обгоревшие останки Гитлера и его жены Евы Браун, с которой он обвенчался в подземелье перед тем, как они оба покончили жизнь самоубийством. Лицо Гитлера было неузнаваемым, но челюсть сохранилась. Невероятной удачей становится нахождение разведчиками в медчасти рейхсканцелярии рентгеновских снимков зубов Гитлера, полностью подтверждающих принадлежность изъятой из трупа челюсти фюреру.

8 мая 1945 года бордовая бархатная коробочка из-под какой-то дешевой парфюмерии вручается переводчице Елене Каган, и она должна быть при ней постоянно. Приходилось с ней спать, держа где-то под рукой, и весь день носить с собой, – Горбушин сказал, что за эту коробку Лена отвечает головой.

«Вручена была эта коробка мне, потому что несгораемый ящик отстал со вторым эшелоном и её некуда было надёжно пристроить. И именно мне по той причине, что группа полковника Горбушина, продолжавшая заниматься изучением всех обстоятельств конца Гитлера, сократилась к этому времени, как я уже сказала, до трех человек.

Остальные наши товарищи по долгому пути до Германии, встречая меня в этот день с коробкой и в столовой, и на работе, не догадывались о её содержимом. Всё, что было связано с установлением смерти Гитлера, держалось в строгом секрете».

Так переводчица Елена Каган становится хранительницей главного вещественного доказательства смерти Гитлера, о чем необходимо было оповестить жаждавшие мира народы.

В своей книге Елена Ржевская, в память об изнурительных боях за Ржев, взявшая этот литературный псевдоним в качестве своей новой фамилии, пишет:

«…Мы думали, если не сейчас, по горячим следам событий, а лишь в какие-то отдаленные годы, в каком-то неясном будущем будут представлены миру, нашим потомкам, добытые доказательства, окажутся ли они достаточно убедительными? Всё ли сделано для того, чтобы факт смерти Гитлера и факт обнаружения его трупа оказались бесспорными спустя годы?

Полковник Горбушин в этих сложных обстоятельствах решил добыть бесспорные доказательства».

Когда эти доказательства были найдены, полковник Горбушин, майор Быстров и переводчица Каган подписали акт о завершившемся расследовании, касающемся последних дней и обстоятельств кончины Гитлера. Доклад был направлен непосредственно Сталину, минуя штаб фронта и самого командующего фронтом маршала Жукова, остававшегося в неведении относительно столь важного исторического факта, как физическая смерть Адольфа Гитлера. Можно было бы сказать, что недоверие к людям было типичной чертой советской действительности, однако в случае с маршалом это носит, как бы это выразиться, – вопиющий, шокирующий, неправдоподобный, – скорее всего парадоксальный характер. О подвиге разведчиков, совершенном в мае 1945 года в Берлине, освобожденном его же войсками, Жуков узнал в 1961 году из «Записок переводчицы» Елены Ржевской. Георгий Константинович предложил ей встречу и полностью согласился с доводами писательницы, изложенными в её книге.

Ну, а как же доклад разведчиков о выполнении ими правительственного задания? Надо полагать, генералиссимус с докладом ознакомился, после чего этот важнейший документ, свидетельствующий о полном крахе фашизма, был похоронен в тайных архивах и никогда нигде не упоминался.

«…в нашем обществе нередко властвовал абсурд. Так, волей Сталина было запрещено предать огласке, что советскими воинами обнаружен покончивший с собой Гитлер, и этот важный исторический факт был превращен в «тайну века». Как очевидец событий, сделать эту тайну достоянием гласности я смогла только после смерти Сталина», – так пишет Елена Ржевская в предисловии к своей книге «Геббельс, портрет на фоне дневника».