— Его мирское имя Сергей. Сергей Пасечников, — Андрей вытащил из нагрудного кармана фотографию Шныря и положил ее перед Клиновской.

— Не знаю такого, — уверенно сказала она, посмотрев снимок.

— Странно. В общежитии говорят, что часто видели Щербанову вместе с Пасечниковым.

— Может быть, — пожала плечами девушка. — За событиями в общежитии не слежу, я ведь работаю и прихожу поздно. Не до гулянок. Это кому делать нечего, в коридорах на подоконниках сидят, местные новости обсуждают. Вот им известно все.

— К сожалению, не все. — Атаманов задумчиво посмотрел на часы. — «Пора закругляться, — решил он. — Девочка, наверное, на работу торопится». — Не заметили, в поведении Наташи что-нибудь изменилось? Может, что-то произошло, чего раньше не было? Снежана, напрягите память, это очень важно.

— Я вроде бы все рассказала, мы же с ней подругами не были, я не могла быть посвящена в ее дела. — Андрей не ошибся, Клиновская действительно куда-то торопилась. Она то и дело поглядывала на большие настенные часы.

— Так уж и не могли? Снежаночка, не разочаровывайте меня, — полушутя заметил Андрей. — О чем Щербанова говорила в последнее время? Вы наверняка случайно слышали.

— Она продавала серьги. Были у нее золотые сережки с сапфирами. Если нужно будет опознать, то не смогу. Я их не разглядывала, — сразу отбоярилась девушка.

— Это уже интересно, а больше ничего она не продавала?

— Не знаю. Мне она ничего не предлагала. По-моему, ей понадобились деньги. Обычно мама ей звонила, а тут Наташка звонит сама, денег просит прислать. Сказала, что не хватает на новый мобильник. Еще у Смехова «одолжила».

«А телефон-то Щербановой старый», — отметил про себя Атаманов.

— И много она у Димы взяла в долг?

— Не знаю. Наташа сказала: «Дай мне денег». Димка спросил: «Сколько?» Она ответила: «Сколько сможешь». Потом они вышли из комнаты. — Последнюю фразу Клиновская произнесла весомо. Она вкладывала в нее особый смысл: не подумайте, что имеете дело с совсем беспардонной девицей. Рамки приличия соблюдаем — к двери не бросилась подслушивать.

Андрей ее понял правильно. Он лишь чуть заметно улыбнулся и сказал:

— Снежана, что бы мы без вас делали?! У вас с соседками были сложные отношения. Почему? — Ответ на этот вопрос Атаманов знал, но хотел услышать версию Клиновской.

— Интересы у нас разные. У меня, у Таракиной и у Щербановой… были. Я работаю, Татьяна в свою готику с головой ушла, а Наташа жила, как многие — без всяких интересов. С Танькой они иногда по клубам ходили, а так — каждая из нас сама по себе. Поэтому и отношения не складывались.

Снежана не стала рассказывать о самой главной причине вражды. Говорить о своей бедности неприятно. О том, что она тайком брала чужие вещи, девушка тоже решила умолчать. В последнее время соседки об этом стали догадываться, что еще больше накалило обстановку. Но прямых фактов у них не было. Поэтому Наташка только шипела, когда заметила, что ее кофту надевали. Иначе бы такой шум подняла! Девчонки и раньше подозревали неладное, только думали друг на дружку. А поскольку они подруги, то допускали заимствование гардероба. И про потерянную методичку Щербановой Снежана распространяться не стала. Когда Наташка обнаружила пропажу, она была готова задушить Клиновскую. Снежана сделала невинное лицо и с гордым видом игнорировала нападки. Своей методички у Снежаны не было — не хватило в библиотеке. Пришлось воспользоваться чужой. Получилось неудобно, но исправить ситуацию она не могла.

* * *

Вечер, ветер и облака. На горизонте прощалось с девятнадцатым сентябрьским днем солнце. Оно давно растворилось в небе, оставив за собой цветные полосатые следы.

Возвращаться в общежитие Наташа не решалась. Там обязательно ее найдет Пасечников. Будет опять вытягивать деньги за свое молчание. Денег у нее больше не осталось: уже продала серьги с сапфирами, у Димки попросила на косметику три тысячи, наодалживала у кого смогла. Она понимала, Шнырь так просто не отстанет, сколько ему ни давай. Надо как-то решать эту проблему. При этих мыслях в ее голове возникли расплывчатые образы: то ли Шнырь после выпитого стакана с выпученными глазами и хрипом заваливается на спину, то ли его сбивает машина. Но все это потом. Сейчас Ната очень устала и не хотела ни о чем думать.

Надо было куда-то идти. Ответ напрашивался сам собой. К Дамиру, его дом через улицу. Она не случайно оказалась в этом районе, ноги принесли сюда сами, ибо больше идти, кроме как к нему, было некуда. Наташа оттягивала момент, когда придется перешагнуть порог квартиры несимпатичного кавказца. Потом терпеть его объятия и слюнявые поцелуи.

Девушка стояла посреди широкого проспекта. По одну сторону возвышались бездушные громады новостроек, по другую пустырь со свалкой и болотом. Ей было очень тревожно и одиноко находиться среди чужих холодных домов. Это чувство незащищенности отозвалось из детства. Она вспомнила себя бездомной маленькой девочкой, стоящей точно так же, как и теперь на улице поздним холодным вечером.

Детей на улицах не осталось, все давно разбежались по домам. Взрослые торопились в свои уютные квартиры, не глядя на грязного чужого ребенка, замерзающего на остановке. Наташа сидела на заплеванной скамейке, нахохлившись как воробушек, и провожала взглядом прохожих. Она жадно разглядывала каждого, мысленно примеряла на себя их одежду: представляла себя то в объемной кожаной куртке какого-то парня, подошедшего к ларьку за сигаретами, то в пуховом платке вагоновожатой, что вышла из трамвая перевести стрелку. Больше всего ей приглянулось лиловое болоньевое пальто. Его обладательницу — осанистую женщину средних лет — она не заметила. Детский взгляд впился глазами в длинные до колена полы и капюшон с белой опушкой. В такое пальто она могла бы укутаться полностью, спрятав замерзшие пальцы и продрогшие ноги.

Домой Наташа не шла. У отца сегодня аванс. В шесть лет она хорошо знала это слово. Оно имело запах перегара, звуки стенаний избитой матери, цвет тоски, беспомощности и страха. В такие дни Наташа ночевала в подъезде под лестницей, в провонявшую ханыжным духом квартиру возвращалась утром. Больше всего она боялась увидеть дома мать. Если матери нет, значит, все обошлось — она ушла на работу. Иначе ее детское воображение рисовало пугающую картину: на кровати или на полу лежит мама. Наташа осторожно к ней подходит и внимательно вглядывается: вдруг она пошевелится. Прикоснуться к телу девочка не решается — вдруг та умерла, а мертвецов она боится. Женщина не двигается и не дышит.

Есть Наташа хотела всегда. Она с вожделением смотрела на булочки в ларьке, что около двора. В сторону бакалеи даже боялась поворачивать голову — тут же урчало в животе при виде колбас и банок с тушенкой. Соседи ее как будто не замечали. Сама она осознала свою ущербность еще на первой школьной линейке. Дети чистенькие и нарядные, а она… Не по росту, кем-то подаренное за ненадобностью короткое платье, колготки гармошкой на ногах-спичках, волосы в колтунах, перетянутые медицинской резинкой, с букетом собственноручно собранных полевых цветов. Учительница потом при всех их брезгливо бросила в урну.