В тех различных питейных заведениях, где бывал Гамсун, его тяга к лицедейству и розыгрышам вызывала восторг. Шумная ресторанная жизнь предполагает такого рода вещи, разного рода выходки органически присущи ей. Напротив, в культурных, благопристойных буржуазных кругах к нему относились высокомерно и настороженно. Многие пришли к выводу, что мнение этого норвежца порой весьма легковесно и пробелы в его образовании гораздо более значительны, нежели он не без кокетства признавал. Острые на язык спорщики легко выставляли эти пробелы на всеобщее обозрение. Гамсун очень боялся публичных дискуссий, которые обычно следуют после окончания лекции.

Георг Брандес не мог не заметить отсутствия академического образования у автора «Голода» и язвительно иронизировал по поводу шумихи, поднятой вокруг этого «кривоногого норвежца». При этом Брандес обратил внимание и на нечто иное в Гамсуне, что ему хотелось рассмотреть поближе. Вот почему тогда, 12 января, он столь внимательно изучал Гамсуна, стоящего на трибуне Студенческого общества. Когда аплодисменты стихли, Брандес взял слово и произнес благодарственную речь, которая, по мнению лектора, «явилась самым теплым признанием, о котором я только мог мечтать в своей жизни. Если я заслужил хотя бы половину этих похвал, тогда я могу считать себя великим человеком», — хвастался он своему другу, журналисту из Миннеаполиса[62].

В тот же день Гамсун написал благодарственное письмо самому Брандесу: «Если бы только я мог быть уверен, что я и на самом деле заслужил Вашу благожелательность и получил знак признания, я никогда в жизни не пожалею о тех тяжелых днях, которые я испытал ради этого»[63]. Георг Брандес согласился встретиться с ним.

Все шло хорошо, пока они находились в отношениях, которые связывают ученика и наставника, Гамсун знал свое место и всячески демонстрировал желание следовать советам Брандеса. Сам Брандес происходил из буржуазной еврейской семьи, и разные жизненные обстоятельства привели его к тому, что он вел жизнь свободного интеллектуала, не связанного ни с какими академическими институтами. Возможно, Гамсун и Георг Брандес ощущали между собой какую-то общность, у обоих была психология изгоев общества.

Оказалось, что работа по превращению прочитанных лекций в текст книги требует гораздо больших усилий, нежели Гамсун предполагал. Он утешал себя тем, что деньги, которые он получит за эту книгу, можно будет считать легко заработанными и что читатели будут поражены его литературным мастерством. При этом он вполне отдавал себе отчет, что на книгу могут быть и нападки.

В кратком резюме содержания он пытался создать впечатление, что книга является диссертацией. Кое-какие свидетельства подобного подхода имеются и в тексте. Когда книга «О духовной жизни современной Америки» была окончательно готова к публикации, Гамсун счел необходимым снабдить ее «предисловием»: «Писать правдиво — это вовсе не значит писать объективно или учитывая мнение обеих сторон, напротив, стремление к правдивости основано на бескорыстной субъективности»[64].

Правда, о точном следовании этому девизу он мало заботился.

После того как он высмеял изобразительное искусство, театральную жизнь и условия духовной жизни в Америке, он взялся за ее другие отрицательные черты. Ну, например, не мог пройти мимо того факта, что приехавший сюда иностранец не имеет возможности отстаивать здесь свои мнения: «Он чувствует на себе деспотизм свободы — деспотизм, еще более невыносимый, потому что он навязывается людьми самодовольными и необразованными» [9: 146]. Гамсун ни единым словом не обмолвился о Марке Твене, которым всегда восхищался.

Непонятно, куда делось его огромное восхищение американским инженерным искусством, связанным со строительством мостов и прекрасных зданий. Теперь он уже писал, что архитектурный стиль дворцов на Мичиган-авеню в Чикаго соответствует лишь возможностям, заложенным в «негритянских мозгах», не более того. Современные американские женщины тоже никак не отвечают требованиям его вкуса: американская женщина занята тем, что бережет нервы, наслаждается чтением негритянской поэзии и совершает променады. Американец — «дитя современности, выскочка, самоучка в области образования и этикета» [9: 180], заявляет он, не думая о том, что подобная характеристика вполне относится, по свидетельству многих, и к самому автору книги.

Некоторые признаки духовной элиты когда-то существовали в южных штатах, но когда в результате Гражданской войны и демократизации, идущей с севера, негры стали господами по отношению к бывшим рабовладельцам, черты аристократизма здесь сошли на нет. «Негры так и остаются неграми — тропическими зачатками людей, существами, у которых в голове кишки вместо мозгов, атавизмами на теле общества белых людей» [9: 198].

Старый Свет должен прекратить восхваление политической демократии Нового Света или с содроганием уразуметь, к чему это приводит: «Вместо создания духовной элиты в Америке занялись выращиванием мулатов» [9: 198].

Вся его суть восставала против сказки о демократии и народном представительстве, как он писал своему товарищу по эмиграции вскоре после своего возвращения в Копенгаген[65]. Ровно через десять месяцев он разразился книгой, каждая фраза которой была плевком в адрес «Brave New world». В это время Георг Брандес увлекался творчеством Ницше. Весной 1888 года на своих лекциях он представил немецкого философа Скандинавии, эти лекции Брандеса привлекли большое внимание и имели общественный резонанс. Идеи Ницше о толпе, массе, посредственностях и исключительных личностях стали предметом разговоров между Гамсуном и Брандесом зимой, после Рождества 1889 года. В «Ню Юрд» также много писалось о Ницше. В заключительной главе книги об Америке, «Черное небо», Гамсун с восхищением воспроизводит ницшеанские идеи — заменить рабскую мораль, связанную с идеалом равенства, естественной, природной моралью и нравственным принципом, связанным с идеалом сверхчеловека.

Прошло уже десять лет с тех пор, как Гамсун держал в руках только что написанную книгу.

Казалось, он достиг определенного положения, когда уже мог получать процент с тиража, так же как и сам Ибсен!

Он попросил одного своего друга свято хранить тайну, то есть никогда публично не разглашать, что это именно он является автором фрагмента «Голод», напечатанного в «Ню Юрд». Вот как он объяснял свою просьбу: «Я настолько раскрылся в этом фрагменте, а в дальнейших частях это еще больше усилится. Представляю, какой ужасный шум поднимется, когда вещь будет опубликована целиком»[66].

В связи со всеми этими переживаниями он стал часто бывать в «Бернине» и других подобных заведениях в центре Копенгагена. Вращаясь в литературных кругах Копенгагена, Гамсун пристрастился к алкоголю, часто произнося при этом речи во славу кофейных бобов как средства от похмелья.