Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ничего особенного, ма.
Конечно, я умалчиваю о произошедшем и старательно гоню от себя мысли, что если «чудесные» видео пришлют маме или Сергею Федоровичу на телефон. Но злорадные ухмылки и пошлые комментарии до сих пор проносятся в мозгу, как в дурацком калейдоскопе.
– Вливаешься в коллектив?
– Потихоньку…
И без того паршивое настроение скатывается и вовсе ниже плинтуса, так что я без особого энтузиазма высиживаю несколько часов и угрюмо леплю белых уродцев, с кривыми краями. После чего получаю от мамы вольную и сбегаю к себе, лишь бы не обсуждать подробности моих отношений с одногруппниками.
Только вот в спальне меня снова поджидает сводный брат. Его лицо, достойное кисти самого талантливого художника, ничего не выражает, расслабленная поза выдает спокойствие, если не пренебрежение, а у меня… А у меня сердце в груди трепыхается раненой птицей, и моментально пересыхает во рту.
– Ты ведь за этим ко мне приходила, Саша? – вертит в ловких пальцах прямоугольник, обтянутый синим бархатом, и замирает, когда я подаюсь вперед. – На. Возьми.
Мот
– Ну же. Бери.
Кладу небольшой футляр на ладонь и не стесняюсь в открытую рассматривать растерянную Сашку.
Волосы длинные забраны в высокий хвост на макушке. Ресницы тронуты тушью, скулы подчеркнуты какой-то мерцающей фигней, губы алеют то ли от помады, то ли от того, что девчонка их искусала.
На бедрах болтаются свободные штаны лавандового цвета, тонкий трикотажный топ плотно прилегает к груди. И я бы сказал, что Баринова так вырядилась для моей наглой персоны. Только никто не мог знать наверняка, что меня снова занесет к ней в спальню.
– Вот так просто?
Сомневается. Вижу, что сомневается. Думает, скорее всего, что я сейчас выкачу список требований, или вагон невыполнимых условий, на которые она ни за что не согласится.
– Да.
– И никаких ультиматумов взамен? Даже не попросишь свалить из страны?
Невесело ухмыляется Сашка и не сдвигается с места, ухватившись рукой за дверной косяк. Щурится подозрительно и явно ищет в моем поступке подвох.
А я и сам не знаю, когда меня перевернуло. Может, когда вез ее из этого долбанного пентхауса зареванную и впервые за много месяцев никуда не гнал, превратившись в до жути дисциплинированного водителя. Может, когда с отцом и Верой Викторовной ночью столкнулся…
Уложил у себя в башке прописную истину. Что мои жалкие потуги ничего не изменят. Если Саня потеряет кольца, родители мигом закажут другие. Сожгу их паспорта – новенькие дубликаты за полчаса доставят в ЗАГС, зная непреклонный характер моего отца. И фиг я на это повлияю.
– Никто никому ничего не должен.
Говорю с нажимом и медленно поднимаюсь, потому что Баринова все так же стоит в дверях и не собирается делать ни единого шага мне на встречу. С каким-то необъяснимым волнением преодолеваю разделяющие нас метры, как будто под ногами не обычный ковер, а самая настоящая раскаленная лава, и подхожу к девчонке вплотную.
Отчетливо слышу Сашкино тихое прерывистое дыхание, осторожно отнимаю ее руку от дверного косяка и вкладываю коробочку в ладонь, загибая ее пальцы в кулак. И никак не могу взять в толк, отчего по моим венам бежит не кровь, а гребанный концентрированный адреналин.
– Почему?
– Считай это своеобразным извинением за вчерашнее.
Рву нашу наэлектризованную близость и удаляюсь из уютной девчачьей спальни. Не оборачиваюсь, хоть и на сто процентов уверен, что Баринова сейчас проверяет, на месте ли кольца и не подсунул ли я ей пустышку.
А спустя пятнадцать минут мы вчетвером имеем семейный обед, максимально приближенный к нормальному. Вера Викторовна деловито хозяйничает у плиты и, как ни странно, почти меня не бесит. Сашка помогает ей разносить тарелки с дымящимися варениками с картошкой, политыми обильной порцией сметаны. Пока отец в это время дожаривает лук до золотистой корочки и что-то негромко насвистывает, напоминая версию себя десятилетней давности.
И я, скрипя зубами, решаю дать нам всем шанс и не относиться к будущей мачехе и сводной сестре слишком предвзято.
– Вкуснотища, Вер, спасибо, – закончив с трапезой, откидывается на спинку стула отец, промакивает салфеткой губы и обращается уже ко мне. – Пойду в гараж, масло поменяю. Матвей, поможешь?
Я знаю, что он никогда не меняет расходники сам, обслуживается в проверенном автосалоне, но молча киваю и также молча поднимаюсь из-за стола, чтобы уйти подальше от женских ушей и побеседовать с родителем с глазу на глаз.
– Ты опять туда ездил?
Небрежно передергиваю плечами, не желая вдаваться в пространные разговоры, и теперь узнаю своего отца. Властный, непримиримый, с залегшей складкой между бровей, он привык, что никто ему не перечит. А я вот выпадаю из идеальной картины его мироздания испорченным куском пазла, отказывающимся лезть в пазы.
– Нечего тебе там делать, Матвей!
Он грохочет, словно рассерженный медведь, которого вытащили из берлоги в зимнюю спячку, и снова пытается меня прогнуть.
Только вот я плевать хотел на его авторитет с высокой колокольни.
– Чтобы это в последний раз...
– Ты не можешь меня заставить.
Щурюсь недобро и прислоняюсь бедром к блестящему боку внедорожника, больше похожего на гроб на колесиках. По крайней мере, на фоне этого тиранозавра моя новенькая бэха кажется произведением искусства.
– Я закрою твою кредитку.
– А я расскажу Вере Викторовне правду.
После моей провокации, подогревающей и без того накаленную атмосферу, мы какое-то время мерим друг друга пронизывающими взглядами, в которых сквозят копившиеся не один год противоречия. И я скорее заявлюсь в универ голым или набью на заднице тату, чем уступлю в этом противостоянии.
– Ты не посмеешь.
– Хочешь проверить?
Обмениваемся обоюдоострыми подачами и расходимся в разные стороны, провалив очередную попытку найти общий язык.
Желание налаживать отношения с новой семьей превращается в пыль, гнев накатывает мощными волнами, а от аппетита не остается и следа.
– Матвей! А чай?
– Окликает меня Вера Викторовна, когда я проскакиваю коридор и застываю на лестнице, вцепившись в перила до хруста костяшек.
– А десерт?
Растерянно произносит она, но и этот вопрос зависает в воздухе, потому что я успеваю засунуть беспроводные наушники в уши и отрешиться от раздражающей реальности.
Развернувшись, поднимаюсь к себе и не слышу абсолютно ничего. Ни недовольного ворчания отца, ни обеспокоенного полушепота будущей мачехи.