Я увидела его, как только мы перешли мостик, – он гонял по широкому зелёному пространству под столетними ивами на своей коляске с жёлтым флажком на длинной палке. У меня не было времени удивиться. Мои мальчишки (Арсений, три года, и Филипп, пять) всегда разбегались в две противоположные стороны, причём Арс норовил забраться на такую высоту, что мне приходилось бежать и становиться под ним с протянутыми руками, то ли взывая к небесам, то ли выполняя роль страховки.

Тот, кто не успел меня удивить, теперь и вовсе был вне поля моего зрения. Вдруг он появился там, где ещё пару минут назад лихачил Арсений.

Тут был целый лабиринт, состоящий из изогнутых и закрученных лестниц. Та ещё конструкция! Я не заметила, как он возник – худой, лет двенадцати, волосы серые, торчком, глаз я не разглядела. Коляска стояла теперь на небольшой высоте на рельсах лабиринта, а он полулежал сбоку, на металлических рёбрах конструкции, стараясь подтолкнуть её немного вперёд. У него получалось плохо. Коляска опасно накренилась на один бок.

Я пролепетала что-то жалкое вроде: «No, don’t!» (Не надо!), но он не слышал или не обратил внимания – только сильней нахмурился. Тут как раз раздался крик Фили, и мне пришлось мчаться к Арсению, карабкавшемуся на «взрослую горку» и остановившемуся на опасной высоте. Исполнив родительский долг, я повернулась к лабиринту.

Коляска так и стояла на полпути, слегка накренившись, в беспомощном ожидании. Он был позади: лёжа на животе, подталкивал её вперёд и сам полз следом, подтягиваясь на руках.

Руки у него были сильные. А ноги, кажется, только мешали. Налетавший порывами ветер теребил штанины, и они болтались, как бельё на верёвке.

Оставался почти горизонтальный участок пути, а дальше – резкий спуск.

Я с надеждой оглядела всё наше огромное «поле чудес». Никаких пап. Тот, что недавно раскачивался с близнецами на верёвочных лестницах, виднелся чёрным муравьём на мосту.

Опять галочьи крики моих детей, и опять: «Мам, мам, смотри, что Арс делает!»

Уже протягивая руки к Арсу, я услыхала где-то позади себя грохот и развернулась на сто восемьдесят, как будто кто-то дёрнул меня сзади за ворот.

Коляска валялась внизу под спуском, отлетевший флажок желтел на земле рядом, а он, не развернувшись, вниз головой, по паучьи сползал к ней по лабиринтной лестнице, одну за другой выбрасывая вперёд худые цепкие руки.

Слава Богу!

Быстро пройдя мимо, я незаметно поправила коляску.

Опять сильнейший порыв ветра. Говорю детям, что пора уходить.

Когда оглянулась, он возился с несчастным флажком, пытаясь приладить его к палке, что-то бормотал себе под нос – вид сосредоточенно-деловой, никакой растерянности. Может, всё же предложить помочь? Нет, значит всё испортить. Главное, «машина» цела. И он…

Через пару минут он, выкинув флажок, уже сидел в коляске – всклокоченные серые волосы, улыбка до ушей. Рванул с места, и как будто ветром его сдуло.

Мы шли по мосту. Ветер налетал теперь так, что приходилось пригибаться, как солдатам, идущим в атаку. Я крепко держала мальчишек за руки.

И вдруг ощутила то, что, наверно, было внутри него – рвущееся наружу веселье, радостную боль, как от прорезывающихся крыльев.

Я вспомнила:

Это он, и это она – наша кембриджская идиллия.

Приехав из Кембриджа, мы поселились на даче у знакомых.

Слишком привыкли к речке Кэм с её «идиллией», чтобы жить в пропылённой Москве. Лето было райским, зима небывало морозной и снежной.

Среди этих снегов наш дачный посёлок выглядел забытой игрушкой и мы сами казались себе совсем маленькими. Сугробы заглядывали к нам в окна. На крыльце, перед входной дверью вырастало забрало из огромных сосулек. Петя выходил в шлеме-ушанке, огромных валенках, с алебардой-лопатой и сражался с ледяным рыцарем, а мы – Арс, Филя и я – смотрели.

Петя ездил в Москву на работу, а мы гуляли по посёлку. Наш прогулочный поезд выглядел так: я впереди, за мной Арс на деревянных санках, за нами Филя на маленьких лыжках, а сбоку – рыжая лисица среди снегов – наша колли по имени Руша. Передвигались мы очень медленно.

Филя всё время останавливался: смотрел по сторонам, что-то рисовал на сугробах лыжной палкой, а ещё ел красные мороженые плоды шиповника прямо с кустов. Когда он отставал, Руша бежала назад, садилась возле него в снег и заливисто лаяла. Дескать, что же ты, мать, бросила ребёнка? Возвращайся давай! Обычно так и получалось. Мы с Арсом, устав стоять на одном месте, возвращались к Филе и объеденному шиповнику – и шли домой.

Незаметно-незаметно дожили мы до апреля. Снег так и не растаял, только немного присел под окнами, как вор, которого застали врасплох.

И вот Пете пришло время лететь на три дня в командировку. Ничего, мы-то уже привычные.

Улетал в Вербное воскресенье. В воздухе уже вовсю пахло весенним солнцем и повеселевшими соснами. Но как только Петя благополучно прибыл во Францию, на нас обрушился небывалый снегопад. Снег не шёл и не падал, а валил, валил, валил не переставая. Всю ночь и весь день. И навалился на посёлок так, что никому не показалось мало.

Сосны трещали, как дрова под топором. То и дело огромные сучья падали на провода. Мы уже сидели без света, а заодно и без воды. Потому что вода у нас качалась в бак с помощью электрического насоса.

Позвонила Тамара Петровна: «Жень, света нет во всём посёлке. До аварийки не дозвониться. Тут где-то рядом аж до неба полыхнуло – короткое замыкание».

Я принесла домой два ведра снега. Вечером жгли толстые свечи, и было очень красиво. Как в Нарнии. Мальчишки смотрели в окна, как съезжают с сосен снежные лавины, я с ужасом – на провисший под тяжёлой сосновой веткой провод. А снег всё не прекращался.