«Рим когда-то был лишь горсткой мужчин. Но когда мы взяли себе жен и стали рожать от них детей, мы превзошли весь мир не только своей силой, но и числом. Мы должны помнить об этом и, как факел, передавать нашу римскую породу по беспрерывной линии наследников. Ведь именно с этой целью наш Создатель, первый и величайший из богов, разделил людей на два пола, мужской и женский, и вложил в оба пола любовь и желания плоти. Не для праздного удовольствия, а для того, чтобы союз мужчины и женщины приносил великие плоды — смертную жизнь превращал в бессмертную. И если ты в этом превращении не участвуешь, ты не только нарушаешь закон, который римский народ принял в мое шестое консульство. Ты противишься закону божественному. И… не хочу тебя обижать… но некоторые люди могут про тебя подумать, что ты не мужчина и не римлянин, а какой-то… мотылек… или кузнечик».

Тут, по словам Феникса, он не только мысленно, но, наконец, и чувственно осознал, с кем он сидит и по какому поводу его вызвали-пригласили. «Шестое консульство», «кузнечик» и «мотылек» сделали свое дело.

Тем более когда Август, закончив складывать салфетку, удивленно посмотрел на Феникса и с некоторой обидой в голосе спросил:

«Разве мы со своей стороны не постарались тебе помочь? Разве у тебя теперь нет просторной виллы со всем необходимым для того, чтобы обзавестись семейством и начать хозяйствовать?»

Тут, по признанию Феникса, множество разных мыслей забегало и закрутилось у него в голове. Но наружу от вновь подступившего волнения выскочило ЛИШЬ:

«Да, конечно… Спасибо… Большое спасибо… Конечно».

Август едва заметно улыбнулся краешками тонких губ и деликатно переменил тему.

«Вот, рекомендую, — сказал он, глядя на блюдо. — Крайне полезная закуска. Врачи утверждают, что эти пирожки уничтожают в нашем организме зародыши многих болезней: устраняют головную боль и резь в глазах, излечивают меланхолию, тоску, сердцебиение, недомогания печени и легких, судороги в кишках… Не хочешь попробовать?»

Феникс смущенно молчал. И Август:

«Тут и тесто особое. Но главная сила в начинке. Лигурийская капуста, три раза промытая — сперва в проточной воде, затем в морской, после в озерной — и высушенная на утреннем солнце. К ней добавлены сухая мята, рута, толченый кишнец и соль, но не белая и не серая, а черная непросеянная».

Август разломил пирожок. Одну половинку отложил в сторону, а другую протянул Фениксу.

Феникс схватил пирожок и запихнул себе в рот.

«Стой! Не торопись. Медленно пережевывай», — чуть встревоженно попросил Август.

Феникс стал медленно пережевывать.

«Сухо? — участливо спросил Август. — Может, вина подать?»

Феникс перестал работать челюстями и несколько раз решительно покачал головой.

«А ты какое вино предпочитаешь?» — спросил принцепс сената, будто не заметив отказа.

Феникс на всякий случай еще раз помотал головой. Ответить Августу он не мог, так как рот у него оказался забит жесткой капустой и какой-то травой, тут же прилипшей к нёбу.

«Погоди. Я сейчас сам постараюсь припомнить, — сказал пожизненный трибун. — Мне говорили, что нашими отечественными винами ты брезгуешь и употребляешь только чужеземные. Главным образом греческие. Утро ты начинаешь с того, что натощак выпиваешь два-три киафа цельного метимнского вина. За завтраком — первым или вторым, я не удержал в памяти — обильно поглощаешь белое косское. А за обедом, что бы ты ни ел, — только сладкое хиосское. И если тебе его не дают, ты покидаешь застолье и уходишь, обругав хозяина».

Феникс, пытаясь разделаться с прилипшей к нёбу травой, резко глотнул — трава теперь прилипла к гортани, и Феникс закашлялся.

«Говорю: не спеши. Мы никуда не торопимся, — успокоил его бессменный проконсул всех римских провинций. — Попробуй протолкнуть другим пирожком».

Август разломил второй пирожок и снова: одну половинку отложил в сторону, а другую протянул своему гостю.

Феникс взял ее, но в рот не отправил, продолжая давиться и кашлять.

«Ты, стало быть, пьяница?» — ласково спросил Август.

Наш поэт так сильно глотнул, что избавился наконец от травы — она из гортани проскользнула в пищевод и теперь там застряла. А Феникс, перестав кашлять, сердито ответил, сердясь, конечно, не на великого понтифика:

«Я уже давно очень мало пью. И никогда в жизни не пил натощак утром. И италийские вина всегда любил больше, чем греческие. И вообще…»

«Значит, врут твои друзья, называя тебя пьяницей и развратником?» — спросил Август и поднял левую точеную бровь.

«Врут. Врут! — решительно ответил Феникс. Но, глянув в серые искренние глаза Августа, спохватился и испуганно добавил: — Но я не думаю, что мои друзья могли такое… такое про меня говорить».

«Да в том-то и дело, что тот человек, который мне рассказывал про тебя много, очень много любопытного, этот человек утверждал, что чуть ли не со школьной поры с тобой дружит», — сообщил Август.

Фениксу очень хотелось спросить, кто этот человек. Но он удержался от вопроса и принялся за второй пирожок, вернее, за его половинку, откусывая от нее небольшими кусочками.

Август, похоже, оценил его сдержанность. И, опустив глаза и разглядывая свои длинные тонкие пальцы, сказал, вроде бы ни с того, ни с сего:

«Два человека сейчас домогаются должности претора в Иллирии. Один из них Атей Капитон. А другой Марк Валерий Мессалин, сын прославленного Мессалы Корвина. Оба из них, как я понимаю, тебе хорошо знакомы. С обоими ты еще в школе учился».

«С Мессалином я не учился… Он лет на десять моложе меня», — осторожно отвечал Феникс, стараясь, чтобы трава или капуста вновь не прилипли к нёбу. — А с Капитоном… да, вместе учились… у Фуска и Латрона».

«И кстати, — сказал Август, — Мессалин о тебе весьма уважительно отзывается. Хотя я не заметил, чтобы он считал тебя своим другом».

«Да, он меня всегда… — начал Феникс. И тут же поправился: — Я дружен с его младшим братом, Коттой Максимом».

Тут Август пристально глянул на Феникса — тем самым взглядом, от которого многие его собеседники чувствовали себя почти что голыми, — так посмотрел на Феникса и задумчиво произнес: «Ну что ж, спасибо за информацию… Отправлю-ка я в Иллирию Мессалина… Как более достойного кандидата».

Август разломил третий пирожок и третью половинку протянул Фениксу. А сам продолжил разглядывать свои пальцы с ногтями-виноградинами, которым позавидовала бы любая женщина. И тем же задумчивым тоном не то чтобы посоветовал, а разом посоветовал, посетовал и слегка упрекнул:

«Надо быть более разборчивым со своими друзьями. Особенно тебе. Ты ведь не только римский всадник. Ты еще и поэт. У многих твои стихи на устах. И тысячи глаз с любопытством следят за тем, с кем ты встречаешься, что ты с ними делаешь, о чем говоришь, даже как ты на них смотришь».