Ты на руку мою своей рукой учтивой

Вдруг так доверчиво, так нежно оперлась,

Надолго озарив мой сумрак сиротливый.

Тогда был поздний час; как новая медаль,

Был полный диск луны на мраке отчеканен,

И ночь торжественной рекой катилась вдаль;

Вкруг мирно спал Париж, и звук шагов был странен;

Вдоль дремлющих домов, в полночной тишине

Лишь кошки робкие, насторожась, шныряли,

Как тени милые, бродили при луне

И, провожая нас, шаг легкий умеряли.

Вдруг близость странная меж нами расцвела,

Как призрачный цветок, что вырос в бледном свете,

И ты, чья молодость в своем живом расцвете

Лишь пышным праздником и радостью была,

Ты, светлый звон трубы, в лучах зари гремящей —

В миг странной близости, возникшей при луне,

Вдруг нотой жалостной, неверной и кричащей,

Как бы непрошеной, пронзила сердце мне.

Та нота вырвалась и дико и нелепо,

Как исковерканный, беспомощный урод,

Заброшенный семьей навек во мраке склепа

И вдруг покинувший подземный, тайный свод.

Та нота горькая, мой ангел бедный, пела:

«Как все неверно здесь, где смертью все грозит!

О, как из-под румян, подделанных умело,

Лишь бессердечие холодное сквозит!

Свой труд танцовщицы, и скучный и банальный,

Всегда готова я безумно клясть, как зло;

Пленять сердца людей улыбкой машинальной

И быть красавицей — плохое ремесло.

Возможно ли творить, где все живет мгновенье,

Где гибнет красота, изменчива любовь,

И где поглотит все холодное Забвенье,

Где в жерло Вечности все возвратится вновь!»

Как часто вижу я с тех пор в воспоминанье

Молчанье грустное, волшебный свет луны

И это горькое и страшное признанье,

Всю эту исповедь под шепот тишины!

Лишь глянет лик зари, и розовый и белый,

И строгий Идеал, как грустный, чистый сон,

Войдет к толпе людей, в разврате закоснелой,

В скоте пресыщенном вдруг Ангел пробужден.

И души падшие, чья скорбь благословенна,

Опять приближены к далеким небесам,

Лазурной бездною увлечены мгновенно;

Не так ли, чистая Богиня, сходит к нам

В тот час, когда вокруг чадят останки оргий,

Твой образ, сотканный из розовых лучей?

Глаза расширены в молитвенном восторге;

Как Солнца светлый лик мрачит огни свечей,

Так ты, моя душа, свергая облик бледный,

Вдруг блещешь вновь, как свет бессмертный,

всепобедный.

В час вечерний здесь каждый дрожащий цветок,

Как кадильница, льет фимиам, умиленный,

Волны звуков сливая с волной благовонной;

Где-то кружится вальс, безутешно-глубок;

Льет дрожащий цветок фимиам, умиленный,

Словно сердце больное, рыдает смычок,

Где-то кружится вальс, безутешно-глубок,

И прекрасен закат, как алтарь позлащенный;

Словно сердце больное, рыдает смычок, —

Словно робкое сердце пред тьмою бездонной,

И прекрасен закат, как алтарь позлащенный;

Погружается солнце в кровавый поток…

Снова робкое сердце пред тьмою бездонной

Ищет в прошлом угаснувших дней огонек;

Погружается солнце в кровавый поток…

Но как отблеск потира[55]— твой образ священный!

Есть проникающий все поры аромат,

Подчас в самом стекле не знающий преград.

Раскупорив сундук, приплывший к нам с Востока,

С замком, под пальцами скрежещущим жестоко,

Иль в доме брошенном и пыльном разыскав

Весь полный запахов годов минувших шкаф,

Случалось ли тебе найти флакон забытый, —

И в миг овеян ты душой, в стекле сокрытой.

Там в забытьи дремал, с тяжелым мраком слит,

Рой мыслей, словно горсть печальных хризалид[56];

Вдруг, крылья распустив, причудливой толпою

Он слил цвет розовый с лазурью золотою.

Не так ли нас пьянит и носится вокруг

Воспоминаний рой, от сна очнувшись вдруг?

Нас, взор смежив, влечет безумье к бездне черной,

Где — человеческих миазмов дух тлетворный.

Душа низринута во тьму седых веков.

Где Лазарь[57], весь смердя, встает среди гробов,

Как привидение, и саван разрывает;

Восторг былых страстей в нем сердце надрывает.

Так погружусь и я в забвенье и во мглу,

Заброшен в пыльный шкаф, забыт в его углу;

Флакон надтреснутый, нечистый, липкий, пыльный

Я сохраню тебя, чума, как склеп могильный.

О жизнь моей души, о сердца страшный яд!

Я всем поведаю, что твой всесилен взгляд,

Что сами ангелы мне в грудь отраву влили

И что напиток тот мои уста хвалили!

Порой вино притон разврата

В чертог волшебный превратит

Иль в портик сказочно богатый,

Где всюду золото блестит,

Как в облаках — огни заката.

Порою опий властью чар

Раздвинет мир пространств безбрежный,

Удержит мигов бег мятежный

И в сердце силой неизбежной

Зажжет чудовищный пожар!

Твои глаза еще страшнее,

Твои зеленые глаза:

Я опрокинут в них, бледнея;